Чехов. Последнее дело (СИ) - "Гоблин - MeXXanik"

— Павел Филиппович решил, что будет… гармонично, — начал он, избегая прямых формулировок, но под моим осуждающим взглядом сдался. — Ну, завести в доме ещё одну ба… — он осёкся, кашлянул и исправился, — женщину.

Он произнёс это слово с особым ударением, как будто пытался вложить в него одновременно и уважение, и покаяние, и тонкую надежду на прощение.

Яблокова молчала, но выражение её лица ясно давало понять, что разбирательство ещё впереди.

— И зачем? — с прищуром спросила Яблокова, глядя на меня с видом строгим, почти официальным. Но я сразу заметил смешинки в её глазах — те самые, что появлялись, когда она хотела пожурить, но не всерьёз.

— Вот чего вам в жизни не хватает, Павел? — продолжила она. — Или это Василию нужна компания?

При этих словах Козырев, не произнося ни звука, буквально соскользнул в стену, исчезая с тем выражением лица, какое бывает у человека, который вдруг вспомнил, что у него где-то срочное дежурство или непродленная посмертная командировка.

Яблокова покачала головой, подошла к столу и аккуратно принялась разливать чай по чашкам, действуя точно, с привычной уверенностью.

— Давай договоримся, Павел, — сказала она, не отвлекаясь от дела. — Если ты приводишь домой призраков на передержку — хорошо, твоё право. Но предупреждай, пожалуйста, тех, кто, как минимум, их видит и слышит так же, как ты.

Она поставила передо мной чашку и только потом добавила, уже мягче:

— Это ведь не одного тебя касается. У нас тут, может, и потустороннее общежитие, но всё-таки не общественное.

— Согласен, предупреждать надо, — кивнул я, обхватывая ладонями чашку. — В свое оправдание я хотел бы сказать, что это очень важный свидетель по делу «Содружества», который обещал мне помочь вывести агрохолдинг на чистую воду.

Людмила Федоровна нахмурилась:

— И где же вы его взяли? — поинтересовалась она.

— В квартире, где он жил, — просто ответил я. — Кстати, я успел на адрес буквально за секунду до того, как туда прибыла команда зачистки.

— И как же ты решил вопрос? — полюбопытствовала соседка.

— Мне помог один человек. Тот самый, который отвозил меня на адрес.

— И кто же это, если не секрет? — голос Яблоковой был всё ещё ровным, но в нём уже слышалось лёгкое ожидание подвоха.

— Юрий Волков, — спокойно ответил я. — И при нём я как-то не решился звонить и сообщать, что вернусь не один.

Яблокова замерла. Лишь на секунду, но рука, державшая чайник, чуть дрогнула. Она поставила его на доску, как будто опасаясь расплескать настой.

— Он раньше за вами ухаживал? — тихо и очень деликатно поинтересовалась Арина Родионовна, даже не поднимая глаз от чашки.

— Ещё до того, как он попал в острог, а потом и на каторгу, — тихо ответила Людмила Фёдоровна, и в голосе её не было ни горечи, ни обиды. Только тихая усталость, как от воспоминания, которое давно отпустило, но оставило за собой лёгкую тень. — Он всегда был сложным человеком. Неудобным, непростым. Но из тех, кто держит слово. Не предаёт. Даже когда всё вокруг рушится.

Она помолчала немного, словно решая, стоит ли продолжать, а потом всё же добавила, не глядя ни на кого:

— У нас с Юрой были общие дела. Я помогала ему с поставками хмельного, когда ещё действовал Демидовский сухой закон. Не по зову совести, конечно, а по обстоятельствам. Он даже жил какое-то время у меня в подвале, скрываясь от жандармерии. Там был потайной ход, который вел в соседнее здание. Так было проще.

Она говорила спокойно, как будто вспоминала не свою жизнь, а старую историю.

— До чего ж интересная у вас была жизнь, — ахнула Арина Родионовна, приподняв брови и чуть склонив голову.

Яблокова тепло улыбнулась ей в ответ, наклонилась и поправила на волосах девушки заколку, которая сбилась набок. Движение было лёгким, будничным, с домашней заботой, что не требует слов.

— Оглядываясь назад, — сказала она спокойно, — мне самой трудно поверить, что я не погибла раньше. Времена были такие… Непростые.

Она взяла чашку, сделала глоток и поставила её на блюдце, прежде чем продолжить:

— Но мне, видимо, везло. Или, может, дом меня берег. Или характер помог. Он у меня не самый мягкий, но пригодный для выживания. Я даже как-то умудрилась не попасть под горячую руку начальника третьего отделения жандармерии.

Она сказала это с лёгкой усмешкой, без хвастовства. Но в голосе прозвучала гордость, позволителеьная человеку, успевшему пройти сквозь годы и выйти с целым списком историй, которые можно вспоминать при чае.

— Давайте лучше пообедаем, — сказала Яблокова. — Поболтать мы ещё успеем, когда будет уместно. Не зря же я, в конце концов, готовила вкусности.

Она подошла к плите и ловко, не торопясь, начала разливать по тарелкам горячую похлёбку. Аромат поплыл по кухне. Он был насыщенный, чуть терпкий, с нотками рыбы, корнеплодов и чего-то свежего, пряного. В густом отваре плавали кусочки овощей и мелко рубленная зелень.

Когда тарелки были расставлены, она принесла тёплый хлеб, с хрустящей корочкой.

Я взглянул на накрытый стол и только тогда понял, как сильно проголодался. Потому взял ложку, вдохнул аромат и начал медленно, с удовольствием есть. Разговоры могли подождать.

Пока мы молча доедали похлёбку, Яблокова между делом начала рассказывать:

— Евсеев сегодня на рынке добыл отличной рыбы. Не замороженная, не дышащая прошлогодним льдом, а настоящая — пахнет водой, как положено. Хватит ещё, чтобы вечером запечь в духовке. Чтобы потом никто по ночам не хлопал дверью холодильника.

Она взглянула на меня, будто заранее подозревая, кто именно может стать нарушителем порядка.

— Надеюсь, — продолжила она, — что вечером заглянет Фома Ведович. Он рыбу очень уважает. Только видит хвост и у него сразу настроение поднимается. А Иришка, между прочим, так и не вернулась из своей поездки в деревню.

— До сих пор? — с лёгким удивлением подняла брови Арина Родионовна. — Это уже странно. Может, там что-то дурное приключилось? Надо бы выяснить.

Я взглянул на Яблокову, но та только качнула головой, будто Иришкин характер был для неё давно прочитанной книгой:

— Уж кто-кто, а Иришка сама кого хочешь испугает, не то что потеряется. Скорее всего, застряла у кого-то из дальних тётушек и варит там варенье по особому столичному рецепту.

Она сказала это буднично, но в голосе сквозило беспокойство.

— Думаю, что Питерский в курсе дел невесты. Но я все же спрошу, не нужна ли ему помощь, — кивнул я.

— Правильно. Спроси, Павел Филиппович. Сам Фомушка может постесняться обратиться за помощью. Он же у нас стеснительный. И как только с целым отделом справляется? Они ж там из него веревки вьют, наверное.

— Зря вы так считаете, — возразил я. — Фома у нас парень неглупый. Он себя в обиду не даст.

— Хорошо если так, — вздохнула Людмила Федоровна и добавила, бросив на меня короткий взгляд, — Но ты проследи по своим каналам, Павел Филиппович, чтобы все у него было как надо.

— Прослежу, — пообещал я.

Обед закончился, и я нехотя встал с кресла.

— У вас еще остались срочные дела, Павел Филиппович? — уточнила Нечаева.

Я кивнул:

— Хотел бы поговорить с Грумовым, а потом попробовать провернуть одно дело.

Арина Родионовна нахмурилась, но кивнула:

— Если я могу помочь — обращайтесь, Павел Филиппович.

Я задумался, а затем сказал:

— Скорее всего, ваша помощь мне и правда понадобится. И я был бы очень признателен вам.

Мы вышли из гостиной, спустились в приемную:

— Подождите меня здесь, — попросил я и направился к кабинету. В спину мне донеслось растерянное «Хорошо».

Я вошел в комнату, закрыл за собой дверь. И передо мной развернулась весьма забавная картина.

Грумов стоял у окна, а в паре шагов от него замерли Козырев, Ярослав и Борис, которые пристально рассматривали призрачного репортера.

— Так ты ответь на вопрос, ты кто будешь? — настаивал Василий.

— Странник я, — прогнусавил Грумов. — Из Псковской губернии.