Хозяин теней 6 (СИ) - Демина Карина

Взглядом он класс обвёл превыразительным.

И почему мне в этом всём снова подвох мерещится? Нет, точно становлюсь параноиком. Хотя…

— А теперь открываем учебники…

Или всё-таки?

Вон каким мрачным взглядом одарил меня Потоцкий. Прямо чуялось в этом взгляде обещание.

Уроки шли своим чередом.

Латынь, которую я тянул со скрипом, скрежетом и внутренним матом. А в результате заработал скромную удовлетворительную отметку и к ней — дополнительное задание с рекомендацией приложить больше сил, если не желаю испортить табель.

Арифметика и улыбчивый напрочь дружелюбный Ворон, который на контрасте с предыдущими преподавателями кажется уже почти родным человеком. Он и подмигнул мне, показывая, что о выступлении и успехе моём наслышан.

Грамматика.

И пальцы сводит судорогой, а цепочка мелких клякс поперек листа намекает, что хорошей отметки мне не видать. Нет, на отметки мне плевать, но какой-то части меня прямо до скрежета зубовного обидно. Я же старался. Честно старался. И держал правильно. И в чернильницу тыкал, как советовал Демидов, не до дна, а так, чтоб самую малость чернил подхватить. И по краю постукивал, избавляясь от излишков. И буквы выводил прилежно, чтоб одна к другой. Но на очередном нырке перо вытащило муху, которая шлёпнулась прямо в середину листа и начала дёргаться.

— Чтоб… — я прошептал это под нос, исключительно в попытке выразить переполняющие меня эмоции. А рядом раздался тихий смех.

Значит, треклятая муха не случайно в чернильницу угодила? Она ещё и ожила вдруг, и нервно шевеля конечностями начала ползти по листу, оставляя уже не кляксу, а почти полосу…

Спокойно.

Это просто муха, Громов. Просто дети. Просто, мать вашу, школа. Её надо пережить, а уж становится отличником от меня, слава Море, не требуется.

— Это… — преподаватель словестности сух и узколиц. И теперь его лошадиное лицо кривится, выражая то ли недоумение, то ли возмущение. — Это, право слово, чересчур. Одно дело, когда вы не знаете элементарных правил, но другое, когда вы столь вопиющим образом…

Я?

Он считает, что я это нарочно?

Одноклассники ложатся на столы. И кто-то зажимает рот рукой, явно с трудом сдерживаясь, чтобы не рассмеяться.

Так, дышим глубже… дети. Злые, но дети. И шутки у них дурные. Справедливости ради, я в их возрасте тоже не отличался ни умом, ни изобретательностью. Ни добротой. Та баночка со столярным клеем, которую мы подкинули в новую кожаную сумку Фашистки чего стоит. Баночку специально не открывали до конца, чтобы клей не сразу пролился.

И да, тётка была стервой.

И да, на нас отрывалась, но тогда клей разлился, и заляпал и сумку, и содержимое её, включая кошелек с зарплатой. А ещё, кажется, паспорт пострадал. Или не паспорт? Но что-то другое? И Фашистка в кои-то веки не орала, но, сев в углу, просто остервенело тёрла какую-то бумажку, пытаясь избавить её от клея. Карма, выходит, есть. Вон, ползёт в виде мухи, уже почти и отряхнувшейся. Того и гляди на взлёт пойдёт.

— … упражнение восемь. Переписать дюжину раз, — словесник прикрывает нос платочком. — Завтра покажете. А это… уберите уже.

Куда?

И как?

Метелька молча протянул промокашку, которой я подхватил муху. Нет, убить её можно, но как-то не за что, что ли. Даже жаль самую малость.

— Разрешите, я её выпущу?

— Выпустите? — а теперь словесник озадачен.

— Ну… живая тварь всё-таки. Господь сотворил. Нехорошо живых тварей убивать без причины.

То ли он согласен, то ли в целом моя логика поставила его в тупик, но он кивнул и, указав на дверь, велел:

— Вынесите её в коридор.

И отвернулся.

Смешки за моей спиной не оставляют сомнений, что эта случайность — не случайна.

Ненавижу школу.

Впрочем, открыть дверь я не успеваю.

— … урок грамматики, — она сама открывается, пропуская Лаврентия Сигизмундовича, сопровождаемого директором. — Как можете видеть…

Директор осёкся и посмотрел на меня.

Я на него.

Потом взгляд его переместился на кусок промокашки и муху.

— Муха, — сказал я, когда пауза затянулась. — В чернильницу попала. Вот… хочу отпустить.

Мрачный взгляд словесника я почуял спиной.

— Мне разрешили. А то же живая…

В подтверждение моих слов муха затрясла крылышками, намереваясь взлететь.

— Что ж… — произнёс Лаврентий Сигизмундович, чуть подавшись вперёд. — Весьма похвально. Умение ценить жизнь, пусть даже столь малую — это достойно.

И кивнул этак, одобряюще. Показалось даже, что и он сейчас подмигнёт, но нет. Сдержался.

Он даже посторонился, меня пропуская.

Ну а я пропустился. Клочок промокашки вместе с мухой я положил на подоконник, и собрался было вернуться.

— Вот как раз хотел просить вас выделить кого-то в помощь, — словно спохватился Лаврентий Сигизмундович. — Отчёты надобно отвезти и не только их. Сами понимаете, в наше время столько бумаг. Некоторые надобно подшить, подклеить. Обратно опять же… урок последний? Юноша, вы не против?

— Да, — я вытянулся. — Рад буду помочь! Но я с другом!

Наглость, понимаю. Но сегодня я действительно хотел бежать. Да и нервы… нет, вроде вот взрослый человек, но нервы всё-таки не казённые.

— Так даже лучше, — Лаврентий Сигизмундович позволил себе улыбку. — В таком случае прошу, господа… — и ручкой указал. — Не стоит волноваться. Обещаю доставить обратно в целости и сохранности.

А вот теперь нас провожали уже не насмешливыми, но вполне завистливыми взглядами.

В распоряжении Лаврентия Сигизмундовича оказался пусть и не новый, но вполне солидный автомобиль, в багажник которого мы и носили коробки с бумагами. Коробок было много, однако весу они почти не имели. Но со стороны эта бумажная суета выглядела вполне себе серьёзною.

Единственно, Шувалов без пригляда останется. Хотя он вроде в норме, глядишь, пару часов как-нибудь да протянет. Я толкнул Призрака, которого поставил приглядывать за некромантом, и тот радостно впитал в себя те мелкие ошмётки силы, что выбирались из кокона. А Шувалов, явно ощутив, что происходит, плеснул ещё.

Щедро так.

И главное, при том не отвлекаясь от чертежа.

Чтоб… в старших классах, выходит, ещё и черчение будет? И не только карандашами. Воображение тотчас нарисовало ту самую муху, но ползущую уже не по тетради, а по почти законченному чертежу.

Я аж головой затряс, отгоняя картину этого локального апокалипсиса.

Не-не…

И к Тьме потянулся. Её тоже придётся отозвать. Но вчерашний вечер, да и сегодняшнее утро показывали, что слежка за Каравайцевым — дело если не вовсе бессмысленное, то всяко нудное.

Нет, ну я сейчас сам начну сомневаться, заговорщик ли он.

Какой приличный заговорщик тратит вечер на проверку тетрадей? Или на выставление отметок в журнал? А где размах замысла? Коварство? И детали будущей бомбы в чемодане под кроватью?

Чемодан, кстати, имелся. Такой вот, потрёпанный и весьма себе в образ провинциального учителя вписывающийся. Мы с Тьмой в него даже заглянули, но не обнаружили ничего, кроме смены белья и носков, сложенных попарно и перехваченных резинками.

Вообще, конечно, может, Каравайцев и не обжился пока, потому как в эти самые покои, при пансионе, он переехал за день до меня, самым благородным образом взваливши на сутулые плечи свои ношу дежурств. Прежде комнаты эти занимал Павел Юрьевич, он же и приглядывал за учениками. Но ввиду постигшего его несчастья, Павел Юрьевич обязанности выполнять не мог. А потому Каравайцев и предложил поменяться. Мол, в снятой прежде квартире он и не обосновался толком, но она тиха и чиста, и самое оно, что требуется, дабы здоровье поправить.

Тем паче, оплачивает квартиру гимназия.

Это выяснил Орлов, который, в отличие от нас с Метелькой, в пансионе освоился быстро. Он же и добавил, что у Павла Юрьевича своё жильё есть, но далековато, а потому он в здешней квартире не жил постоянно, но лишь когда работы много оказывалось.