Кровь вассалов (СИ) - Добрый Владислав

Они стояли цепью — человек сорок, может пятьдесят, — молча, с лицами, на которых смешались усталость и глухое раздражение. Однорукий с сержантами в стороне. Потерялись в отдалении. Все молчат. Но это молчание было на удивление красноречивым.

У многих руки сжимают древки копий, и кто-то, я заметил, невольно перехватывает их поудобнее. У этих людей теперь есть оружие, пища, и впервые за долгие годы — чувство силы. И потому их молчание — это уже не страх. Это, скорее, ожидание.

Я вдруг почувствовал, как в воздухе густеет то самое неправильное — когда люди, которые существуют для исполнения твоих желаний, начинают задаваться вопросом: а кто тут вообще распоряжается.

Я выдохнул, гася вспышку бешенства, медленно вложил в ножны Коготь, принял меч и спрятал его в ножны тоже. Потом снял шлем, чтобы они видели моё лицо. И сказал спокойно, не повышая голоса:

— Этот человек опасен. Вы видели, что он сделал. Видели, что может. Откуда в нем такие силы? Ведь он не благородный человек.

Магия — это не ремесло, не умение ткать или ковать. Это власть. И, если это власть не исходит от «законных» сеньоров, то выбор не велик. Колдун. Слуга демонов.

Я сделал шаг вперёд, и несколько бойцов непроизвольно попятились.

— Если я ошибся — завтра он будет жив, накормлен и даже, быть может, свободен. Но если нет… — я коротко махнул в сторону лекаря, которого уводили, — то я только что спас вам всем жизни.

Пауза. Несколько человек, не выдержав, кивнули. Остальные молчали, но смотрели уже иначе — настороженно, но без прежнего напряжения. Они давно уже не боялись демонов. Вернее, привыкли бояться, но только как нечто почти сказочное. Слишком редко кто-то действительно сталкивался с колдунами и демонами. Хватало и своих проблем. Это почти как атомное оружие в моем мире.

Я добавил чуть тише, почти доверительно:

— Я не враг вам. Но запомните: если среди нас есть колдун, который думает, что может прятаться под личиной лекаря, — то погибнем все. Я не стану ждать, пока это случится.

И, не дожидаясь ответа, надел шлем и сел в седло.

Молчание стало… Как будто тише. Но не исчезло до конца.

Ситуация вокруг города требовала моего живейшего участия.

Я был гарантом всех договорённостей, последней апелляционной инстанцией и одновременно оперативным законотворческим органом.

И всё же, наплевав на всё это, я отправился обратно в лагерь.

Лекаря, а заодно и обоих его помощников, везли на запасных лошадях.

Найдя свою «штабную» колонну, состоящую из хирда долгобородов и Стражи Караэна, я велел поставить малую походную палатку — небольшой шатёр из нескольких слоёв толстой шерсти, неплохо защищавший от ветра.

Такой ставили на дневках.

Лекаря привели внутрь, привязали к вбитым в землю двум жердям, предварительно сняв с него почти всё, кроме местного аналога трусов.

После чего я выставил вокруг шатра охрану и вошёл внутрь.

— Пусть они отойдут, — встретили меня слова лекаря.

Он не улыбался.

Обычно люди начинают машинально угодливо улыбаться, когда оказываются перед тем, от кого зависят. Та самая гаденькая улыбочка, что наползает на лицо сама, когда ты, например, разговариваешь с клерком в банке.

А этот человек смотрел на меня твёрдо и спокойно.

Я велел маячившему за спиной дядьке Гирену, Дукату и даже вошедшему со мной в палатку Адреану выйти.

Выдержал их возмущённые взгляды и подождал, пока они отойдут от палатки шагов на десять.

Потом обернулся к лекарю.

— Назови своё имя.

Привязанный, практически распятый, как шкура на просушке, человек вдруг ухмыльнулся.

И, несмотря на мучительно неудобную позу, гордо вскинул голову.

— Неужели ты и со второго раза не узнаешь Зартана Нахтира?

Время потянулось вязко. Даже полотно шатра, натянутое ветром, не колыхалось. Только отдаленный гул голосов, да тихий треск лучин в крохотной походной жаровне. Слова упали в тишину, и тишина расползлась, растекаясь по палатке, как пролитая ртуть. Я смотрел на него долго — может, секунду, может, целую вечность.

Передо мной был не человек, а ответ на все мои старые вопросы, искать который я давно устал. Я больше не чувствовал никакой необходимости в нем.

Первым не выдержал он. Начал дёргаться в верёвках — сперва едва заметно, потом сильнее, когда жгучая боль вернулась в руки и плечи. Голос изменился — в нём проступили жалоба и страх, как ржавчина под позолотой:

— Вспомни, герцог Караэна… Мы встречались… в Подземье Таэна…

Я чуть склонил голову.

— Да, — сказал я, и даже сам услышал, как спокойно это прозвучало. — Я помню. Просто ты с тех пор заметно изменился.

Глава 24

Рассказ Зартана Нахтира

Любой человек хочет, чтобы его выслушали. Так уж мы устроены. Мы любим жаловаться, любим сочувствие, но в то же время нам хочется и восхищения — и потому мы не против похвастаться. На этом, собственно, и зарабатывают психологи: вовремя поддакнуть, а потом сказать — «это прорыв, вы смогли отстоять свои границы и справились с обстоятельствами. С вас двести баксов».

Иногда люди не хотят рассказывать. Когда это сопряжено для них с потерями или опасностью. В этом мире всё решается просто — пытками.

Я был посередине. Принадлежал двум мирам. Поэтому использовал оба метода.

С одной стороны — спрашивал. Почти нейтрально. Как ему Университет Караэна?

К моему удивлению, Зартан его похвалил. Рассказал, что провёл там целый год. Начал с того, что устроился слушателем в деканат алхимии — разумно полагая, что во всём остальном, особенно в Истории и Практике Магического Искусства, которую вёл нынешний ректор Бруно Джакобиан, он и сам кого хочешь сможет подучить. Но вскоре осознал ошибку и поступил и туда.

Он с восторгом описывал споры, что велись в стенах, похожих на кость, и какие грандиозные прозрения нащупали лекторы и студиозы Университета.

В Древней Империи явно не хватало мыслительных центров — и некоей формы обмена, если не секретами мастерства, то хотя бы достижениями. Неудивительно, что после её падения люди почти мгновенно утратили весь свой потенциал.

Зартан был искренне очарован искусством создания иллюзий — тем самым, чем, собственно, и славился Университет Караэна. Я внимательно слушал и осторожно польстил ему, сказав, что таким тонким мастерством люди овладевают десятками лет, а он превзошёл почти всех. Разве что хитрые машины Бруно, способные объединить усилия множества магов, могли дать схожий эффект.

Зартан с досадой дёрнулся в путах. Очевидно, хотел отмахнуться от меня, но забыл, что связан.

— В этом теле я как драконид в горшечной мастерской, — сказал он. — То и дело что-то ломается или бьётся. Мало того, что я стар и слаб, так я ещё и глуп, а мой потенциал к изменению реальности — чуть больше, чем у кошки. К счастью, я ещё помню пару старых приёмов.

Я уважительно покивал и добавил:

— И всё же, вы, сеньор Зартан, смогли раздвинуть границы возможного для себя самого.

Он улыбнулся. Трудно было привыкнуть, что передо мной — то же древнее чудовище, выросшее в огромную тварь с пастью, каким я видел его последний раз. Не потому, что он выглядел иначе. Нет — он был другим.

Таэнский акцент, простецкий говор, вперемешку со сложными понятиями и вычурными словами — иногда на языке Древней Империи. Мимика мелкого ремесленника, лишь изредка становящаяся хладнокровной и благородной. Испуганный и ищущий взгляд, который временами сменялся спокойным взглядом мудреца. В нём будто жили два человека. И тот, кто говорил сейчас, был лишь вкраплением в того, кто был настоящим.

Неужели и со мной так?

Насколько я — это я, а не Магн Итвис?

Например, мой второй способ вести разговор.

Зартан оставался привязан. Таким образом, что он не мог до конца встать, не мог и и толком сесть. Неудобство позы заставляло его выделывать какие-то замысловатые движения, которые при других обстоятельствах вызвали бы у людей истерический смех. Хоть на телефон снимай. В попытках ослабить боль от верёвок он ухитрялся поочерёдно опираться то на колени, то виснуть на столбах, то — потеряв всякий стыд — распластываться, как цыплёнок табака. Всё это мешало ему думать, мешало лгать.