Индульгенция 5. Без права на ненависть (СИ) - Машуков Тимур

— Со… мной… — она задыхалась.

Я не сдержался. Горячая волна хлынула из меня, заполняя ее. Она дрожала, обнимая так, будто хотела сломать ребра.

Мы лежали, сплетенные, слушая треск огня. Ее пальцы чертили руны на моей груди.

— Ты знаешь, что это безумие? — она прошептала.

Я повернулся, глядя в ее синие бездны.

— Знаю.

— Император убьет нас, если узнает. Мол, совратил дочурку до свадьбы.

Я коснулся ее губ.

— Не думаю. Он слишком сильно хочет внуков.

Она рассмеялась — хрипло, без прикрас. Потом прижалась щекой к моему сердцу.

В окно ударил дождь. Магия академии пела в намокших камнях. Мы не спали. Мы жаждали продолжения.

Вино полилось в бокал, бликуя при свете свечей. Мы пили из одного бокала, передавая его из рук в руки, и каждый глоток оставлял на губах пряный вкус. Кристина полулежала у меня на груди, ее холодные пальцы чертили по моему животу замысловатые руны — то ли шутки ради, то ли магические знаки, от которых по коже бежали мурашки. Огонь в камине догорал, но в нас тлело что-то иное, глубинное и ненасытное.

— Ты все еще дрожишь, — она коснулась моего бедра, где билась жилка. Ее голос был хриплым от недавних криков.

— От холода твоих рук, принцесса, — соврал я, переворачивая ее на спину. Шелк простыни был ледяным под ее кожей.

— Врун, — она укусила меня за подбородок, а затем провела языком по укусу, будто зализывая рану. — Ты хочешь снова. Я чувствую… здесь.

Ее ладонь легла мне на живот, скользнула ниже, обхватила уже твердеющее желание.

— Он неугомонен, твой зверь.

Я впился губами в ее шею, в то место, где пульс бился, как птица в клетке. Ее аромат — снег, миндаль и теперь еще терпкое вино — сводил с ума. Руки сами нашли ее грудь, сжали, почувствовали, как соски вновь затвердели под моими пальцами. Она застонала, выгнулась, впиваясь ногтями в мои плечи.

— Медленнее, — прошептала она, но тело ее говорило иначе: бедра приподнялись навстречу, колени раздвинулись шире. — Дай мне прочувствовать… каждый сантиметр.

Я повиновался. Вошел не спеша, с почти мучительной нежностью, погружаясь в ее влажную, шелковистую тесноту. Она обвила меня ногами, пятками уперлась в ягодицы, заставив войти глубже.

— Да… вот так… — ее шепот смешался с треском последних угольков в камине.

На этот раз не было ярости, только томительная, сладкая пытка. Я двигался внутри нее плавно, как приливная волна, чувствуя, как с каждым толчком ее тело раскрывается, принимает, требует больше. Она встретила мой ритм — кругами бедер, сжиманием внутренних мышц, от которых у меня темнело в глазах. Ее руки блуждали по моей спине, то лаская, то царапая, оставляя дорожки огня.

— Смотри… — она вдруг указала на потолок.

Магия вина и наших тел пробудила пылающие свечи в канделябрах. Тени плясали на стенах, сплетаясь в непристойные, дикие силуэты — двое тел, слитых в одном порыве. Мы были зрелищем и зрителями одновременно.

— Прекрасно, — я прошептал, ускоряя движение.

Она закинула голову, обнажив горло, и я припал к нему губами, чувствуя вибрацию ее стонов. Ее пальцы впились в мои волосы.

— Не останавливайся… Я близко…

Я знал. По дрожи в ее бедрах, по судорожным вздохам, по тому, как ее внутренности сжимали меня, как кулак. Я поднялся на локтях, вглядываясь в ее лицо — искаженное наслаждением, прекрасное в своей дикости.

— Кончим вместе, — шепнул я.

Ее глаза расширились, тело выгнулось в немой крик. Волна схватила ее, закрутила, выбросила на берег с хриплым рыком моего имени.

Я продержался еще три толчка, чувствуя, как ее спазмы выжимают из меня последнее, горячее, и рухнул на нее, захлебываясь запахом ее кожи и секса.

Мы не засыпали. Вино, смешанное с ее магической кровью, било в голову хмельным эликсиром. Мы касались, пробовали, исследовали. Ее губы на моем ухе: «А что если…». Мои пальцы, скользящие по ее внутренней поверхности бедра: «А вот так?». Мы теряли счет времени и раундам. На ковре. У окна, запотевшего от наших дыханий. На дубовом столе, с которого слетели книги по теории магии.

Рассвет пришел нежданно — серой полосой за окном, а затем розовым лезвием, разрезавшим тьму. Первый луч упал на ее бедро, где синел мой вчерашний укус, на мою руку, обхватившую ее грудь.

— Утро, — она прошептала, и в ее голосе не было сожаления, только усталость и странное спокойствие.

— Как быстро оно наступило… — я провел пальцем по ее мокрому от пота виску.

Она повернулась, прижалась лбом к моей груди.

— Согласна, — ее голос был сонным. — Теперь можно и поспать….

Мы не заснули. Мы отключились — два изможденных тела, сплетенные в клубке простыней, пахнущих вином, кожей и грехом. Последнее, что я запомнил перед тем, как тьма накрыла меня без снов — ее теплую ножку, прижавшуюся к моей голени, и тишину за окном. Безмолвную, как могила.

Но внутри нас все еще пылало пламя. Даже во тьме.

Глава 27

Глава 27

Теплый сентябрьский ветер гулял по зубцам высоких стен поместья Раздоровых, выл в бойницах, словно предвещая беду. Но в кабинете Григория Васильевича Раздорова царила мертвенная тишина, нарушаемая лишь потрескиванием поленьев в огромном камине. Пламя отражалось в наполненных сталью глазах хозяина кабинета, сидевшего за массивным столом из черного дуба.

На столе перед ним лежал лишь один предмет — обгоревший обломок клыка, размером с кинжал. Вызов. Объявление войны. Так бешенные псины во все времена предупреждали о начале своей охоты. Вот только на этот раз они выбрали дичь не по зубам.

Дверь отворилась без стука. Вошел командир родовой гвардии, Борис по прозвищу Гроза, его лицо, изборожденное шрамами, было мрачнее тучи.

— Григорий Васильевич. Пришли данные разведки. Стая Оборотневых вышла из своих берлог. Идут колонной по Старому Тракту. Три сотни голов, не меньше. Впереди — сам Виктор Андреевич, его братья и… — Гроза сделал паузу, — «Псы Нави». Шкуры черны, как смоль, глаза — угольные ямы. Чувствуем их вонь за пять километров. Скорость, ярость… Машины убийства, князь. Чистой воды. Боевая техника согласно договору не используются. Только магия и холодное оружие.

Григорий Васильевич не дрогнул. Его пальцы медленно провели по холодной поверхности обломка клыка.

— Машины, говоришь? — голос его был тих, спокоен, как гладь лесного озера перед грозой. — Шумные. Предсказуемые. Грубые. Оборотневы всегда полагались на клыки, когти и дикую ярость. Забыли, что настоящая сила тиха. И безжалостна.

Он поднял взгляд от клыка. В его глазах не было ни страха, ни гнева. Только холодная, отточенная решимость.

— Готовь гвардию, Борис. Встречаем их у Черного Брода. Там узко, болотисто. Их скорость там будет им помехой. Держим линию. Не даем прорваться к усадьбе. Каждый метр земли — оплатить их кровью. И предупреди Никифора — СБ рода перевести в круглосуточный режим работы. Активировать скрытых агентов. Я должен знать о каждом шаге этих псин.

Гроза кивнул, привыкший к железной воле своего господина.

— А Виктор Андреевич? Его братья? Их маги? Они не полезут в первые ряды. Сядут сзади, как пауки в центре паутины. Руководить. Подпитывать своих псов тьмой.

На губах Григория Васильевича наметилась ледяная тень улыбки.

— О них, Борис, позаботятся другие. Мои… тихие исполнители.

Он повернулся к камину. Пламя вдруг заколебалось, замерло, застыв странными, неестественными формами. Воздух в кабинете стал густым, насыщенным нездешними силами.

— Пора за работу.

Из самого сердца замершего пламени шагнули две фигуры. Они состояли не из плоти и крови. Они были сгустками реальности, вывернутой наизнанку.

Слева — фигура, сотканная из лунного света и хрустального звона. Женственная, но лишенная мягкости. Ее длинные волосы струились, как жидкое серебро, глаза были огромными, без зрачков, сияющими холодным, невыносимо чистым светом. Это был Дух Светлой Богини Мавки. Вокруг нее воздух звенел тихой, чистой нотой, пахло морозным утром и горными родниками. Но в этом свете таилась беспощадность вечных льдов.