Император Пограничья 4 (СИ) - Астахов Евгений Евгеньевич

— И у меня есть условие, — твёрдо добавил я, глядя на Оболенского. — Графиня должна оставаться в изоляции. Никаких посещений, кроме ближайших родственников, никаких послаблений в лечении или обеспечении безопасности.

Всем было понятно, что я имел в виду: держать Лидию подальше, на сильных препаратах, не позволяя ей когда-либо снова стать угрозой. Мне совершенно не нужно, чтобы через полгода она сбежала и снова начала строить против меня козни.

— Это… разумная предосторожность, — согласился князь. — И я весьма вам благодарен, боярин. Моя кузина своими действиями фактически поставила наши княжества на грань войны, — Матвей Филатович потёр переносицу. — Если бы не быстрое разрешение ситуации, последствия могли быть катастрофическими.

— Она крупно вас подставила, — согласился я.

— И поставила меня в весьма непростое положение, — подтвердил князь. — За что я теперь, несомненно, в долгу перед вами, Прохор Игнатьевич, — его слова прозвучали, как завуалированное обещание.

Я кивнул, принимая это как факт. Долг такого человека, как Оболенский — серьёзный политический ресурс, и мы оба это понимали.

Германн повернулся к дочери:

— Доченька, дорогая, ты можешь вернуться домой, — произнёс он. — О ней позаботятся, жизнь наладится. Всё будет как прежде.

Однако Полина решительно покачала головой, проявляя достойную своей матери твёрдость:

— Нет, папа. Ничего и никогда уже не будет как прежде. И ты это знаешь. Не хочу возвращаться туда, где мне всё будет напоминать о прошлом. Здесь я нашла смысл своей жизни. Я помогаю людям — учу детей, использую свою магию для защиты, а не для салонных фокусов.

Её глаза блеснули, и я увидел в ней не просто аристократку, бежавшую от гнёта матери, а сильную женщину, нашедшую своё призвание.

Князь Оболенский тем временем осматривал укрепления Угрюма. Его опытный взгляд оценивал новые бастионы, расширенные стены, систему обороны. Я видел, как менялось выражение его лица — от любопытства к осознанию и, наконец, к уважению.

— Впечатляет, — наконец произнёс он, повернувшись ко мне. — Создать такой форпост на границе, с такими ресурсами и за такое короткое время… Немногие способны на подобное.

— Это только начало, — ответил я просто.

Оболенский понимающе кивнул, и в его глазах я увидел то, что ожидал — признание. Не формальное, не вынужденное, а искреннее. Один сильный человек, признающий силу другого. Укрепления Угрюма говорили сами за себя — я создал здесь не просто деревню, а настоящую приграничную крепость, полноценную силу, с которой теперь придётся считаться всем соседям.

И с этого дня мои отношения с княжеской властью выходили на новый уровень.

Мы вышли из автомобиля на свежий воздух, пахнущий гарью и кровью. Последние отблески сражения ещё висели в воздухе — дым от горящей техники, стоны раненых, звон металла, когда бойцы собирали трофейное оружие. Мой острог выстоял, но цена была высока — разрушенные укрепления, повреждённые дома, раненые и, возможно, убитые. Я глубоко вдохнул, пытаясь сосредоточиться.

Борис тут же подбежал ко мне, его лицо было измазано сажей, а на плече виднелась окровавленная повязка.

— Воевода, мы сдерживали их больше двух часов, пока вы не вернулись, — доложил он, скосив взгляд на Полину и её отца. — Идёт подсчёт потерь. Доктор Альбинони уже занимается ранеными.

Я положил руку ему на плечо, чувствуя, как он слегка напрягся от боли.

— Ты молодец, — сказал я твёрдо. — Организуй сбор трофеев и опись потерь: и наших, и у наёмников. Пусть охотники обойдут периметр и проверят, не затаился ли кто-то из нападавших.

Ко мне подошёл Захар, хромая на правую ногу. Его седые волосы растрепались, а на щеке виднелась глубокая царапина.

— Ох, беда-то какая, Прохор Игнатьевич, — покачал он головой. — Стена в частично обрушилась, два дома сгорели, дюжина повреждена. Люди напуганы.

Я кивнул, мысленно оценивая предстоящий объём работ.

— Организуй расчистку завалов и подготовку тел погибших к погребению. Распорядись подготовить тела наёмников к сожжению за пределами острога. Выдели отдельную команду на ремонт стены — это приоритет.

Полина стояла рядом, её взгляд беспокойно метался по острогу, где ещё недавно она преподавала детям, а теперь повсюду были следы разрушений. Я видел, как дрожали её руки — сказывалось магическое истощение и напряжение после боя.

— Полина, тебе лучше помочь Альбинони, — мягко сказал я. — Твои целительские способности сейчас нужнее всего там. Это не просьба, а приказ, — добавил я, видя, что она хочет что-то возразить.

Она бросила беспокойный взгляд на отца, но потом кивнула.

— Конечно. Я смогу помочь, — она поцеловала отца в щёку. — Мы поговорим позже, папа.

Когда она ушла, мы с Германном остались наедине. Он смотрел на удаляющуюся фигуру дочери с плохо скрываемой тревогой. В его взгляде читалось столько невысказанных вопросов.

Некоторое время мы молчали, пока наконец Белозёров не заговорил:

— Какие у вас намерения относительно моей дочери, Прохор Игнатьевич? — его голос звучал нерешительно, но в глазах читалась искренняя озабоченность.

Я замолк, собираясь с мыслями. Как объяснить этому человеку, что его дочь нашла здесь своё призвание? Что она перестала быть избалованной аристократкой и стала настоящим боевым магом?

— Полина останется здесь столько, сколько захочет, — ответил я прямо. — Она ценный член нашего общества — учит детей, использует свой дар для защиты. И я никому не позволю оскорблять её имя.

Намёк на нашу былую близость не ускользнул от внимания графа. Он нахмурился.

— Вы знаете, что в свете будут говорить? Если о поступке моей супруги всё же узнают, репутация нашей семьи будет подорвана. Если к этому добавится ещё и…

— К этому ничего не добавится, — отрезал я. — Князь Оболенский пока что не бросал слов на ветер. Если он пообещал, что о ситуации не узнают, значит, о ней не узнают. Что же касается Полины, повторюсь, я лично позабочусь о том, чтобы никто не смел порочить её имя. Что бывает с теми, кто не верит моим словам, можете поглядеть на примере Льва Осокина.

Та дуэль стала публичным достоянием.

Германн покрутил кольцо на пальце, его взгляд стал отстранённым.

— Вы не понимаете… без Лидии я не знаю, как управлять семьёй. Она всегда была… сильнее меня.

Я резко взмахнул ладонью, отчего Белозёров вздрогнул.

— С этим пора заканчивать, граф, — в моём голосе прозвучала сталь. — Вам нужно взять себя в руки и стать настоящим главой рода. Вашей дочери нужен отец, которым она сможет гордиться. У вас больше нет права быть мягким.

Его лицо вспыхнуло от гнева.

— Как вы смеете! Вы не знаете, через что я прошёл! Что мне пришлось…

— Я знаю больше, чем вы думаете, — перебил я его. — Полина рассказала мне, что вы покинули род Воронцовых, чтобы проторить собственный путь. Это был поступок сильного человека — вырваться из-под тени отца, начать всё с нуля. Именно такой человек сейчас нужен роду Белозёровых.

Гнев на его лице постепенно сменился удивлением, а затем — пониманием. Я видел, как в его глазах что-то изменилось, словно пробудилось ото сна.

— Вы правы, — тихо признал он, опустив взгляд. — Я позволил себе стать тенью собственной жены. Позволил Лидии управлять всеми аспектами нашей жизни… и вот к чему это привело.

— Ещё не поздно всё изменить, — заметил я, смягчив тон. — Полина унаследовала и ваш характер тоже, Германн Климентьевич. Я знаю, как она сражалась сегодня — в ней течёт кровь настоящего Воронцова, хоть она и носит фамилию Белозёрова.

Он медленно выпрямился в кресле, расправил плечи, и я вдруг увидел в нём отголосок прежней силы — той, что когда-то позволила ему восстать против собственного деспотичного отца.

— Благодарю вас за честность и прямоту, боярин, — сказал он, и его голос зазвучал увереннее. — Мало кто осмеливается говорить со мной так… но вы правы. Пора вспомнить, кто я на самом деле.