Время бабочек - Альварес Хулия

У меня снова скрутило живот. А может, боль никуда и не пропадала, просто я забыла о ней, пока пыталась успокоить Синиту.

– Пожалуйста, остановись, – умоляла я. – Кажется, меня сейчас вырвет.

– Не могу, – сказала она.

История Синиты текла без остановки, как кровь из раны.

Прошедшим летом, в одно из воскресений, вся семья Синиты возвращалась домой из церкви. Вся ее семья – это мама, несколько вдовых тетушек, куча кузин и ее брат Хосе-Луис, единственный мужчина, оставшийся в семье. Куда бы они ни пошли, девочек всегда усаживали рядом с ним. Брат постоянно твердил, что отомстит за отца и дядей, и по всему городу ходили слухи, что его преследует Трухильо.

Когда они шли по площади, к ним подошел уличный торговец и предложил купить лотерейные билеты. Это был карлик, у которого они часто покупали билеты, и они ему доверяли.

– А я его видела раньше, – сказала я. Иногда по дороге в Сан-Франсиско наш фургон проезжал через площадь, и он почти всегда был там, взрослый мужчина ростом не выше меня двенадцатилетней. Мама никогда не покупала у него лотерейные билеты. Она утверждала, что Иисус не велел нам играть в азартные игры, а лотерея – это, мол, самая что ни на есть азартная игра. Но каждый раз, когда мы были вдвоем с папой, он покупал целую пачку билетов и утверждал, что это прекрасное вложение денег.

Хосе-Луис решил попробовать вытянуть счастливый номер. Когда карлик подошел к нему отдать билет, что-то сверкнуло у него в руке. Синита заметила краем глаза только этот блеск. Через мгновение Хосе-Луис дико заорал, а мать и все тетушки принялись наперебой звать врача. Синита взглянула на брата и увидела, что перед его рубашки залит кровью.

Тут я заплакала и начала щипать себе руки, чтобы унять слезы. Мне нужно было быть храброй для Синиты.

– Мы похоронили его рядом с отцом. Мать с тех пор места себе не находила. А сестра Асунсьон, добрая знакомая нашей семьи, предложила мне учиться в el colegio [15] бесплатно.

Боль в животе была такой сильной, будто внутри выкручивали белье – до тех пор, пока в нем не останется ни капли воды.

– Я буду молиться за твоего брата, – пообещала я. – Но, Синита, скажи мне только одно. В чем же тайна Трухильо?

– До тебя все еще не дошло? Минерва, очнись! Неужели ты не понимаешь, что за всеми этими убийствами стоит именно Трухильо?!

Я не сомкнула глаз почти до самого утра. Все думала о брате Синиты, о ее дядях, об отце и о тайне Трухильо, которую будто бы не знал никто, кроме Синиты. Я слышала, как внизу, в приемной, часы отбивали каждый час. Когда я все-таки уснула, комната уже начала заполняться светом.

Утром меня растолкала Синита.

– Вставай, – твердила она. – Опоздаешь на заутреню!

По всей комнате заспанные девочки шелестели тапочками, направляясь к переполненной ванной. Синита схватила с тумбочки полотенце и мыльницу и присоединилась к этому исходу.

Окончательно проснувшись, я почувствовала под собой влажную простыню. Господи, только не это, лихорадочно пронеслось в голове, неужели я обмочилась?! И это после того, как уверенно заявила сестре Милагрос, что брезентовый чехол на матрас мне не нужен!

Я подняла одеяло и какое-то время не могла взять в толк, что за темные пятна расползлись по простыне. Потом пощупала между ног и посмотрела на руку. Сомнений не было, у меня начались те самые заморочки.

¡Pobrecita! [16]

1941 год

Сельские жители вокруг ранчо говорят: пока гвоздь не забит, он не верит в молоток. Все, что рассказала мне Синита, я восприняла как ужасную ошибку, которая больше не повторится. А потом молоток со страшной силой обрушился прямо на нашу школу, прямо на голову Лины Ловатон. Правда, назвала она это любовью и уехала в закат, счастливая как новобрачная.

Лина была на пару лет старше меня, Эльсы, Лурдес и Синиты, но в последний год ее пребывания в Непорочном Зачатии мы все спали в одном дормитории для девушек пятнадцати–семнадцати лет. Мы узнали ее и полюбили – в случае Лины Ловатон это означало одно и то же.

Мы все смотрели на нее снизу вверх, будто она была намного старше не только нас, но и всех семнадцатилетних. Для своего возраста она выглядела очень взрослой: высокая, с золотисто-каштановыми волосами и кожей, будто только что подрумяненной в печке и испускающей теплое золотое сияние. Однажды, когда Эльса надоедала ей в ванной, пока сестра Сокорро отлучилась в монастырь, Лина сняла платье и показала нам, как мы будем выглядеть через несколько лет.

Она пела в хоре красивым, чистым, как у ангела, голосом. Она выводила буквы с причудливыми завитушками, похожими на письмена в старых молитвенниках с серебряными застежками, которые сестра Асунсьон привозила из Испании. Лина учила нас завивать волосы и показывала, как делать реверанс при встрече с королем. Мы смотрели на нее, открыв рты. Мы все были влюблены в нашу чудесную Лину.

Монахини тоже ее любили, всегда поручая Лине читать вслух домашние задания во время тихих ужинов или нести Virgencita [17] во время шествия Ордена Девы Марии. Не реже моей сестры Патрии Лину награждали еженедельной ленточкой за хорошее поведение, и она с гордостью носила ее, как перевязь через плечо, поверх синей саржевой формы.

Я до сих пор помню день, когда все началось. Мы играли в волейбол на площадке во дворе школы, и Лина, капитан нашей команды, вела нас к победе. Ее густые волосы, заплетенные в косу, растрепались, а раскрасневшееся лицо вспыхивало каждый раз, когда она бросалась за мячом.

Вдруг на площадку выбежала сестра Сокорро и срочно вызвала Лину Ловатон. Ее ждал чрезвычайно важный посетитель. Это было крайне необычно, поскольку посещения в будние дни нам не разрешались и сестры строго следили за выполнением правил.

Лина поспешила в школу. Сестра Сокорро на ходу поправляла ей ленты в волосах и одергивала юбку. Оставшиеся девочки продолжили играть, но без нашего любимого капитана это было уже не так интересно.

Когда Лина вернулась, на ее форме, над левой грудью, сверкала медаль. Мы столпились вокруг нее, расспрашивая о важном посетителе.

– Неужели Трухильо? – кричали мы наперебой. – К тебе пришел сам Трухильо?

Тут на площадке снова появилась сестра Сокорро, уже второй раз за день, пытаясь нас утихомирить и собрать в круг. Нам пришлось мучительно ждать вечернего отбоя, чтобы услышать историю Лины.

Оказалось, что Трухильо в тот день навещал какого-то чиновника в доме по соседству и, услышав крики с нашей волейбольной площадки, вышел на балкон. Увидев красавицу Лину, он направился прямиком к нам в школу в сопровождении кучки изумленных помощников и потребовал с ней встретиться. Отказы и объяснения он не принимал. В конце концов сестра Асунсьон сдалась и послала за ученицей. В окружении толпы солдат Трухильо снял медаль со своего мундира и приколол ее на форму Лины!

– А ты? Что ты? – спрашивали мы наперебой. В лунном свете, льющемся через окно с открытыми ставнями, Лина Ловатон показала, как она ответила Трухильо. Отодвинув москитную сетку, она встала перед нами и склонилась в глубоком реверансе.

Отныне каждый раз, когда Трухильо приезжал в город – а он теперь бывал в Ла-Веге чаще, чем когда-либо раньше, – он обязательно заезжал к Лине Ловатон. На нее посыпались подарки: фарфоровая балерина, флакончики духов, которые выглядели как драгоценности и пахли как розовый сад, атласная коробочка с золотым сердечком-подвеской для браслета – сам браслет Трухильо уже подарил ей чуть раньше, с подвеской в виде буквы «Л» для начала коллекции.

Поначалу сестры были перепуганы. Но потом им тоже стали поступать подарки: то рулоны муслина для простыней и махровой ткани для полотенец, то пожертвование в тысячу песо на новую статую Матери Милосердия, которую должен был изваять скульптор из Испании, живший в столице.