Кровь других - де Бовуар Симона

– Ладно, – сказал он, – я сейчас же поговорю с ним.

– Да, это все, что тебе остается.

Ее голос звучал резко, непримиримо. Но он расслышал другой голос, таившийся внутри ее, умолявший: «Нет, не говори с ним, не сейчас… подожди! Оставь мне хоть немного времени!» Увы, эта немая мольба уже не имела значения – ни для него, ни для нее. Он вышел из гостиной, свирепо пнув по дороге обитый шелком пуф. Подумать только: как горячо, с каким горьким чувством справедливости она защищала этого человека, которого не любила! И всегда была готова в первую очередь пожертвовать собой и всем, что было для нее самым дорогим. Что ж, она сама того хотела. «А впрочем, она права – я не могу поступить иначе!» Он спустился на один этаж и постучал в дверь отцовского кабинета.

– Мне нужно с тобой поговорить.

– Садись.

Он сел. И заговорил – без робости, без околичностей, с радостным чувством освобождения. Коль скоро его к этому принудили, он был счастлив разом сжечь за собой все мосты; таким образом, судьба выбросит его в гущу схватки, и он уже ничем не будет отличаться от любого безработного в поисках хлеба насущного. Он вывалил на стол отца все содержимое своего бумажника со словами:

– Клянусь, что ты больше никогда не услышишь обо мне!

Я все-таки сделал это! Он открыл свой платяной шкаф и с облегчением обвел взглядом костюмы на вешалках. Что ж, с этим покончено. Разложив на кровати старый номер «Юманите», он бросил на газету зубную щетку, мыло и бритву. Затем, поколебавшись, вынул из шкафа еще одну рубашку, носовые платки, двое трусов и три пары носков. Сверток получился не такой уж тяжелый. «Надо будет сходить в „Тьерри“, или в „Кутан и сын“, или в „Фабье“», – подумал он и сунул сверток под мышку, сказав себе: «Готово дело!» Ему вспомнились лампочки под зелеными колпаками, пыльное помещение типографии, серый рабочий халат и собственное решение: «Я это сделаю!» Тогда, раньше, это казалось таким легким: просто решиться никогда больше ее не видеть – и он ее не видел. Но пока он собирал и заворачивал свои пожитки, она незримо стояла перед ним. В малой гостиной или в своей спальне. В общем, где-то здесь, в квартире.

Он гневно сказал: «Это не моя вина! Я не мог поступить иначе!» Я не мог… Как будто им распоряжалась некая слепая, безликая, равнодушная сила; как будто можно было призвать ее себе на помощь… И все-таки в его сердце словно осталась колючка: «У нее был только я». И теперь она останется одна – среди своих атласных и бархатных нарядов, с неотвязным чувством вины и тысячами шипов, безжалостно вонзившихся в сердце. Она не прольет ни одной слезы, но будет еще позже ложиться спать, с холодным усердием склоняясь над платьями Элизабет и Сюзон, требующими починки. И все же… все же это не ее вина. Не ее и не моя. Да и где тут вина?!

Он злился на себя. Воображал, что она сможет вырвать его из сердца, как вырывают сорную траву. «Я должен был подготовить ее к этому постепенно. И тогда она не стала бы противиться. Но результат был бы тот же: мой уход, ее одиночество и незаслуженное горе…» В последний раз он обвел взглядом свою комнату – комнату, где его больше не будет. Эта мебель, эти гравюры, которые она выбирала для него, станут теперь лишь напоминанием о его отсутствии, и она ускорит шаг, проходя мимо запертой двери. Он вышел за порог. В коридоре никого не было; паркетины скрипнули у него под ногами. Пройдя в конец коридора, он постучал в ее дверь.

– Входи!

Она стояла на коленях перед грудой шелковых чулок, бежевых и серых. Нарочно… да, она нарочно портила себе жизнь. Но как защитить ее от нее самой?! Иногда ему это удавалось – только ему одному. А теперь он уходил.

– Я говорил с папой. – (Она подняла голову.) – Он велел мне немедленно покинуть дом.

– Прямо сейчас?

Она продолжала стоять на коленях, но пакет с чулками выпал у нее из рук. Он пожал плечами:

– Этого следовало ожидать. Ты была права, мне больше нечего здесь делать.

– Немедленно… – беззвучно повторила она. – Ну и что же с тобой будет?

– Думаю, скоро найду себе работу. А до тех пор поживу у Марселя.

Он подошел к ней, тронул за плечо:

– Я не хотел тебя огорчать.

Она откинула назад волосы, открыв морщинки на лбу.

– Ну раз ты считаешь, что так будет лучше…

Он медленно спустился по лестнице. «Что ж, я ведь сам этого хотел. И не о чем теперь жалеть». А она осталась там, наверху, на коленях перед кучей чулок, одна… Я это сделал. Но я сделал и кое-что другое – причинил ей боль, хотя и не хотел. Так же, как не хотел твоей смерти, Элен! А теперь ты распростерта на кровати: веки бессильно опущены, желтые волосы на подушке напоминают палую листву. Увижу ли я твои живые глаза? Он твердил себе: «Мне не о чем жалеть!» Какая бессмыслица! Нужно было жалеть обо всем, преступление живет повсюду – непоправимое, необъяснимое, ибо само существование уже преступно. «Не о чем жалеть…» Он исступленно твердил про себя это безнадежное утешение, пытаясь оправдать свой поступок и все-таки ощущая тягу, что влекла его назад, и думая в приступе гнева: «Нужно ничего не оставлять позади себя!»

– Но там, в прошлом, всегда что-то остается, – сказал Марсель. – Вот почему твоя попытка кажется мне сомнительной.

– Но ведь я не стремлюсь к чему-то необыкновенному! – отвечал Жан. Он сидел на диване, набитом жесткой стружкой, с рюмкой коньяка в руке. – Я хочу только одного – начать свою жизнь с теми же шансами, что и все другие, и владеть лишь тем, что человек может заработать собственными силами!

– Собственными силами? – переспросил Марсель, оглядев его с головы до ног. – А ты не ошибся, друг?

– Да, ты прав, – сказал Жан, – за этот костюм и за эти туфли заплатил отец; и за мое обучение тоже. Но ведь никто не может начать самостоятельную жизнь с нуля!

– Вот это самое я и говорю, – ответил Марсель. Он усмехался, и эта усмешка обнажала его серые зубы и прорезала глубокие морщины на грубой коже лица. – Да если бы речь шла только о костюме… Ты еще забыл о своем образовании, о своих друзьях, о своем крепком здоровье молодого, сытого буржуйчика. Нет, ты не сможешь отделаться от своего прошлого!

– Когда я проживу несколько месяцев как настоящий рабочий, оно уже не будет казаться таким тягостным.

– И все равно, между настоящим рабочим и тобой всегда будет лежать пропасть: ты по своей воле выбрал участь, на которую он был обречен изначально.

– Это верно, – ответил Жан, – но я, по крайней мере, сделал все от меня зависящее.

В ответ Марсель только пожал плечами. А мне казалось, что мой порыв был не так уж нелеп; жизнь круто изменилась в лучшую сторону. Я отрекся от своего имени и лица, став в типографии «Кутан и сын» таким же простым рабочим, как все остальные. Каждый день, в восемь часов утра, я проходил через серый двор, заваленный накрытыми брезентом тюками бумаги. Рабочие не оглядывались на меня, мастера не улыбались; я подходил к своему станку, внимательно оглядывал его, проверял, все ли в порядке – ведь я отвечал за его работу, – и начинал набирать, думая: «Вот это – настоящее. Это на всю жизнь!» И когда я скидывал свою рабочую блузу, то знал, что не войду сейчас в роскошный салон, украшенный тюльпанами. Сев в автобус, я проезжал по убогим улицам Клиши, входил в тесную комнатку с застарелым запахом кухни и стирки, с газовой плиткой в одном углу и ржавым умывальником – в другом. «Убогое жилье», – говорила моя мать. А вот мне нравилось, что мое тесное обиталище сведено к шести поверхностям, образующим куб, к одному проему, впускавшему дневной свет, и к другому – впускавшему сюда меня самого.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.