Хладная рать (СИ) - Командор Анастасия

— Не так уж часто мы говорили… — проворчал Ратмир. Хоть он злился на отца, негодовал, и сложно было оставаться сдержанным, однако заставил себя сидеть спокойно и слушать.

Булат тяжело вздохнул и будто помрачнел ещё больше, хотя и до того сидел хмурый, что черная грозовая туча. Ему этот разговор нравился ничуть не больше, чем Ратмиру.

— Она своего недовольства высшей властью не скрывала, — продолжал витязь, отпив браги. — Но и отец ее был таким же, только не обсуждал всего с нами, а сразу Далибору высказывал. Сначала он, как и все, охотно отправлял людей на границу. Безоговорочно подчинялся великому князю, соглашался с его решениями, потому что видел в них выгоду и для себя тоже. Вся эта война… — Он помолчал немного, подбирая слова. — Одни говорят, она была затеяна, чтобы получить выход к морю и возможность возводить собственный морской флот, другие — чтобы заполучить богатый янтарем край. Но кто мы такие, чтобы обсуждать и уж тем более осуждать мотивы великого князя! Однако Велимир посмел высказать осуждение Далибору в лицо. Когда война затянулась, он стал сомневаться. Сказал, что не отправит больше людей, пока им не дадут, что причитается.

Слышалось неодобрение в тоне отца, недовольство. Ратмир не понимал причин этого, ведь сам горячо поддерживал Велимира и поступил бы в подобной ситуации точно как он. Тем страннее было осознавать, насколько, оказывается, взгляды его отца не совпадали со взглядами князя.

Булат продолжал:

— Но с Далибором так нельзя. Он человек жёсткий и всегда предпочтет устранить угрозу своей власти до того, как она разовьётся. Так что он вызвал к себе меня. Предложил выбор: если я сумею сместить Велимира по-тихому, без бунтов и кровопролитий, и стану служить великому князю так, как он того требует, то он не станет собирать войско и брать княжество силой. Сохранит жизнь тебе, мне и всем, кто просто пытается делать свое дело. Как думаешь, долго ли я размышлял, прежде чем дать ответ?

Отец глядел в глаза сына прямо и твердо, и во взгляде этом не чувствовалось ни капли сожаления. Он был уверен в своей правоте, как и всегда, когда требовалось принять непростое решение. Обычно это качество — несгибаемая уверенность и отсутствие лишних сожалений — восхищало Ратмира. Но сейчас отец предстал в совершенно ином свете.

С дрожью в голосе, заранее зная, каким будет ответ, Ратмир спросил:

— И что ты сделал?

— Всего лишь подождал удобного случая, и судьба все сделала за меня. В последнем сражении Велимир действительно погиб от руки врага. Мне оставалось лишь сделать так, чтобы и его наследник не вернулся живым.

На мрачном, застывшем лице Булата промелькнула на миг боль — значит, все же чувствовал вину. Но Ратмир не собирался жалеть его. Ненависть кипела внутри, и собственная боль, и негодование, и какое-то слепое отрицание, хотя нечего уже было отрицать.

Он вцепился пальцами в края столешницы, потому что вдруг закружилась голова и кишки скрутились в узел. Севшим от волнения голосом прохрипел:

— Ты… ты что, убил Светозара?! Как ты мог?

Спокойно, с глубокой, безжалостной убежденностью Булат ответил:

— Ни один отец не предпочтет жизнь чужого сына жизни своего. Я сделал то, что должен был, ради нас всех.

— Ну а Мера, ты и ее убить пытался?

— Избрание ее княгиней стало для всех нас неожиданностью. Признаюсь, что поначалу я надеялся, что девчонку проще будет контролировать. У нас даже был план предложить ей тебя в качестве мужа. — Невеселая усмешка на миг прорезалась на его лице, но тут же пропала. — Если бы князем стал ты, мы все равно получили бы расположение Далибора. Но чем больше я узнавал ее, тем яснее становилось, что она не из тех, кто позволит помыкать собой. Так что да, проще было избавиться от нее, потому что в конце концов она повела нас по тому же пути, что и ее отец.

Жгучая злоба захлестнула разум. Злость на отца и Возгаря, на весь их лицемерный совет. И на себя, что был так слеп и наивен прежде, веря, что уж они-то, самые близкие, самые доверенные люди князя будут стоять за него до конца. Верил, что все они на одной стороне, вместе противостоят бедам и испытаниям, что посылает судьба. Но оказалось, каждый сражается лишь за себя.

— Ты клялся ей в верности, отец! — с болью и гневом воскликнул Ратмир. — На вече, как и все остальные! Неужели, клятвы так мало значат для вас? Мера воспринимала свою куда серьезнее.

— Клятвы существуют, пока в них веришь. Думаешь, колдунья вспомнит о своей, когда с армией нежити подступит к стенам города?

— И она будет права! Ты забрал все, что у нее было! Ты сделал ее такой!

Булат ответил на яростные обвинения сына усталой полуулыбкой. Вздохнул тяжело, покачал головой.

— Как я и думал: ты ничего не понял. Ну, поживешь с мое, обзаведёшься семьёй — и поймёшь, что самая главная, нерушимая клятва, это та, что ты даёшь самому себе и своему сыну, когда впервые берешь его на руки. Когда понимаешь, что сделаешь все, чтобы защитить его. Ты станешь княжить после меня. И княжить не над развалинами и разоренными землями. Своим решением я спас тысячи жизней. Разве это не стоит пары смертей и пары нарушенных клятв?

Ратмир долго молчал, глядя на отца. Пытался смириться с этим новым, совершенно незнакомым человеком, и теми поступками, что он совершил. Молчал, пока в душе медленно тлела горечь.

Глава 39. Правда

Яркий костер трещал в тишине ночного леса, бросая рыжие отсветы на утоптанный снег вокруг и на лица людей. За их спинами плясали вытянутые тени, выходили за пределы круга света и сливались с тенями лесными, что плотным куполом укрывали сейчас весь обозримый мир. В морозном, подернутом маревом костра воздухе сверкали и гасли проворные искры, а все остальное замерло неподвижно и безмолвно, словно и нет ничего, кроме этого костра.

Молчали, потому что каждому было кого вспомнить и о чем погоревать. Потому что слишком устали, чтобы разговаривать. А в снегу неподалеку лежал такой же молчаливый и неподвижный мертвец. Для Меры он был ещё одним зримым напоминанием о собственных ошибках. Еще одна кровь на руках, ещё один груз на душе.

Она не знала, винят ли Кельда с Ингваром ее за необдуманные поступки, приведшие в конце концов к гибели друга. Думала, что нет, ведь ормарры относятся к смерти даже проще, чем раннды. Для тех и других смерть — лишь шаг на пути к новому. Но Мера знала не понаслышке, чувствовала собственным сердцем, которое теперь делила с нечистью, что не все мертвые хотят быть мертвыми.

Она в очередной раз поежилась, спрятала руки поглубже в широкие рукава кортела и придвинулась ближе к огню. Так близко, что на лице чувствовался почти невыносимый жар, что волокна оторочки стали тлеть потихоньку, источая неприятный запах палёной шерсти.

После того, как пролежала все утро в снегу, Мера никак не могла согреться. Казалось даже, что она умерла и сама возродилась упырем, как это обычно бывает с колдунами. О том, что все ещё жива, напоминало только слабое биение сердца и неутихающая боль. Рана будто бы горела изнутри.

Мера знала, что поможет ей избавиться от боли, исцелиться и вернуть силы, которых сейчас едва хватало, чтобы оставаться в сознании. Но воспоминания о лужах крови на полу покоев и трупах воинов были ещё слишком свежими. Ее бросало в дрожь от осознания, что набросилась на собственных людей, словно дикий зверь. Желание рвать на куски мягкую плоть, глотать, не жуя, больше и больше, упиваться силой стало в тот момент столь велико, что захватило ее полностью, не оставив место ничему человеческому. И пусть это было не ее желание, а нечисти, но она чувствовала… чувствовала все. Такую невыносимую жажду, такую ярость, что готова была сдаться. Если бы не благословенный рассвет…

Именно этого она испугалась. Себя. Того, на что способна. Это перечеркивало все, ради чего она заключила сделку с Чернобогом. Больше не было смысла делать вид, что она на стороне людей. Больше не было права называть себя княгиней. Она нарушила клятву, которую дала народу: защищать и оберегать. Она нарушила слово, данное самой себе: не становиться чудовищем.