Жуткая история. Кот - Горькая Ксения

– Прости…

Син мяукнул надрывно, надеясь, что Кай его услышит, и принялся бессмысленно скрести деревянные доски.

– Не… уходи…

Кот жалобно мяукал в щель между дверью и косяком все тише. Голоса снаружи тоже постепенно затихали, удаляясь.

– Пожалуйста… прости…

Син лег прямо под дверью, уткнувшись носом в дверной косяк.

– Не… оставляй… меня…

Но на улице был слышен только ветер и чириканье птиц. Он опять остался один.

Вина

Наверное, многим порой хочется, чтобы их безумно любили. Чтобы смотрели так, словно они – целый мир. Чтобы были готовы на все, лишь бы сделать их счастливыми. А может, кому-нибудь довелось ощутить такую любовь на себе? Отчаянную, безграничную, бесконтрольную… удушающую. Брали ли они на себя ответственность за человека, который их любил? Разве любящий вот так все еще принадлежал себе? Получалось ли у них любить этого человека в ответ? Или постепенно груз ответственности и вины давил на них все больше, вытесняя все остальные эмоции? Почему-то многие верят, что любить гораздо сложнее, чем быть любимым.

По мнению Хёну – чушь собачья.

Син пролежал под дверью несколько часов. Он не спал, просто смотрел перед собой, каждую минуту надеясь, что вот-вот раздадутся шаги и дверь распахнется. Учитывая, что это было не воспоминание, а сон, было вдвойне странно, что не было никакой перемотки времени, чудесным образом переносящей Сина к последующим событиям. Похоже, он действительно запомнил это именно так: бесконечно долгие часы, проведенные в тихой пустой комнате в абсолютном одиночестве. Должно быть, это тоже было важно для него. Он ничего не говорил, поэтому Хёну не мог понять, о чем он думает, но он чувствовал его вину, постепенно подминающую под себя все остальные эмоции. Кажется, в этот момент он чувствовал себя как нелюбимый ребенок, который спрашивает: «Почему мама меня не любит? Я сделал что-то не так?» Только он спрашивал себя: «Почему хозяин снова ушел, оставив меня одного?», втайне догадываясь, что причина, по которой ушел хозяин, совершенно не связана с его действиями, и болезненно ощущая собственное бессилие.

Спустя несколько часов, когда уже начало смеркаться, он впервые поднялся и оглядел комнату. Нитки были все так же разбросаны по полу. Немного подумав, он стал брать маленькие мотки в зубы и один за другим относить их к холщовой тряпке. Вряд ли он всерьез считал, что Кай ушел из-за ниток, скорее, это была какая-то глупая суеверная надежда, что если он наведет порядок – его хозяин простит его, когда вернется, и больше не уйдет. Он делал это методично и молча, больше не играя с катушками, – не было никакого веселья в играх, когда его не было рядом. Как не было никакого смысла в разговорах. Может, хозяин и не понимал его, но хотя бы слышал. А в пустой комнате его мяуканье никому не было нужно.

Он вытащил один моток приятного выбелено-зеленого цвета и отнес к двери, снова устраиваясь на своем посту. Теперь он смотрел на эту катушку, думая о своем. Чувство вины сменилось смирением и тоской. Он скучал по нему так сильно, что Хёну ощущал это физически. Иногда он оглядывался в сторону стола, судя по всему, вспоминая, как Кай смеялся и обнимал его. За эти несколько часов Хёну со всей ясностью осознал: в жизни Сина нет ничего, кроме Кая. Он буквально был для него всем. Когда его не было рядом, кот как будто и сам переставал существовать. Для него не было понятия «для себя» – все, что он делал, было направлено на одного конкретного зрителя. И как только зритель переставал смотреть – спектакль просто замирал на паузе, терпеливо ожидая, когда Кай снова обратит свой взгляд на сцену.

Хозяин вернулся за полночь. Син оживился, как только услышал звук задвижки на калитке изгороди.

– Вернулся. Ты вернулся.

Он, дрожа от волнения, застыл у двери, нетерпеливо подняв длинный черный хвост вертикально вверх.

Кай зашел в дом, не зажигая ламп, а потому не обратив внимания ни на Сина, ни на нитки, прошел мимо кухни в дальнюю комнату и устало прилег на тонкий матрас на полу, служивший спальным местом.

Син тихонько проследовал за ним, едва слышно ворча под нос:

– Ты не топил. Печь.

Он остановился рядом с его лежанкой.

– Пол холодный.

Его хозяин никак не реагировал на него.

– Ты же заболеешь.

Син ухватил зубами край тонкого пухового одеяла, стопкой лежавшего неподалеку, и подтащил его к Каю.

– Хоть укройся.

Кот боднул лбом его руку, и он неохотно натянул на себя одеяло, что-то устало пробормотав в ответ. Он лежал на боку – так что Син, недолго думая, пробрался под его рукой и устроился возле груди, прижимаясь теплым боком. Несколько минут он слушал его размеренное сердцебиение, чувствуя острую потребность быть еще ближе, а потом нерешительно пристроился теснее, стараясь не встревожить Кая и аккуратно укладывая голову на изгиб шеи. От него неприятно пахло другим человеком, и Син немного потерся мордочкой, чтобы перебить чужой запах. Парень, почувствовав живое тепло, бережно обнял его.

Переполненное нежностью сердце Сина сжалось, и он негромко заурчал. Кай уснул почти сразу, а Син, напротив, упрямо боролся со сном, судя по всему, желая, чтобы утро не наступало, и стараясь сохранить в памяти каждое мгновение.

Чем ближе был рассвет, тем сильнее его безграничное обожание разбавлялось волнением и напряженным ожиданием чего-то. Он еле сидел на месте, время от времени оглядываясь на закрытую входную дверь.

Этот день был особенным для него – Хёну чувствовал это очень явственно. Мягкое утреннее солнышко бесшумно вползло в комнату, поглаживая спящего по скулам и послушным черным волосам, разметавшимся по лбу. Син наблюдал, как полоска света медленно опускалась вниз по его лицу; когда лучи невесомо коснулись ярких губ, со двора послышался протяжный крик петуха.

Кай заворочался и, щурясь, открыл глаза, сразу же встречаясь взглядом с Сином.

– О. Доброе утро! – он ласково чмокнул его в нос и прижал к себе.

– Доброе. Любовь моя.

Кот мурчал, прикрывая глаза.

Парень поднялся с пола, разминая спину, и вышел из дома к бочке с прохладной колодезной водой. Он несколько раз зачерпнул ладонями и умылся, едва слышно шипя и покрываясь гусиной кожей – бочка еще не успела нагреться. Потом он сладко и с чувством потянулся, подняв лицо к солнцу, зажмурив глаза и вытянув руки в стороны. Син наблюдал за ним с восхищением.

– Мне нужно уйти. Хозяин. Но я вернусь.

Кот несколько раз негромко мяукнул.

– Что, небось проголодался? Сейчас я что-нибудь приготовлю, – Кай ласково улыбнулся и скрылся в доме.

– Прости. Так нужно.

Син напоследок посмотрел в темную глубину дверного проема и рванул через забор, сразу же скрываясь в высокой траве. Он несся вперед, не оглядываясь. Острая трава хлестала по мордочке, а за спиной постепенно утихал встревоженный голос Кая, зовущий его по имени.

– По-другому никак.

Шерсть и лапы стали мокрыми из-за утренней росы, он бежал и жалобно мяукал, почти плакал.

– Прости.

Син бежал довольно долго – поле было очень широким. В конце концов трава расступилась, открыв перед ним умиротворяющий вид на пойму неспешной реки. Он нашел глазами крохотную мельницу у самой воды и торопливо направился к ней. Он двигался так уверенно, что Хёну понял: он здесь явно не впервые. Возможно, он следил за Каем или за тем человеком. Или нашел его дом по запаху, кто знает.

Приближаясь ко двору, он стал более осторожным – двигался у границы поля, оставаясь в тени высокой густой травы. Вокруг дома был неряшливый невысокий забор из булыжников и глины, у самой реки стояла мельница: неспешная вода с приятным журчанием крутила большое деревянное колесо. На мельнице, спиной к ним, какой-то человек засыпал зерно из холщового мешка в жернова. Син подошел чуть ближе и затаился возле небольшой прорехи в заборе, наблюдая за ним.