— Прости, — покачала головой Цветава. — Видно я совсем устала — в каждом встречном врага вижу.
— Немудрено. Я и сам таким стал за последний месяц. Но даже если верить никому нельзя, то придётся союз заключить. Если в дело князь вступает, то обычным дозорным супротив него не выстоять.
— Страх это, а нам сейчас бояться никак нельзя.
— Пойдём дальше, — поднимаясь, сказал Ждан. — если в деревню заходить не будем, придётся огибать её по лесу, а это надо засветло сделать.
Они снова зашагали по дороге, дважды приходилось сворачивать в лес: в первый раз проехал крестьянин на ветхой телеге, во второй — мимо прошагал десяток мужиков, насквозь бандитского вида с топорами и кистенями за поясом. «Из Рыжего яра», — шепнул Ждан и Цветава кивнула понятливо — крестьяне придумали себе заработок. Смекнули, что если не наглеть, то и дом будет — полная чаша, и власть не прогневят, вот и разбойничают.
Можно было бы и вдвоём всем этим лиходеям ум на место вправить, но за такое им никто «спасибо» не скажет, а если прибьют кого-то, то, пожалуй, что и убийцами заклеймят. Вот тогда их князь точно по голове не погладит.
Когда вдалеке послышался собачий лай, Ждан свернул влево от дороги и зашагал по лесу без всякой тропы, на ходу пояснив:
— Справа от деревни река Горюха течёт, там придётся вброд переходить, а слева, если обойдём, то пройдём без всякого труда, надо только подальше пройти, тут бортник живёт, не нарваться бы на него.
— А откуда ты всё это знаешь? — удивилась Цветава.
— Когда отроков Хорони готовят, никто их не выгоняет сразу в горы. В детстве и десятники, и Явор нас сюда приводили и заставляли показывать, как хорошо мы научились следы читать, упырей выслеживать или укрываться в лесу.
— А упырей где брали?
— Вместо упырей кабаны да косули у нас были, — усмехнулся десятник. — Заодно и припас учились делать. А вас в Веже не так учили?
— За оленями мы точно не бегали, — покачала головой девушка. — По горам лазить заставляли, но, чтобы кабанов гонять… Часто кого-то увечило?
— Бывало, но мы тогда уже ловкие были.
Они спустились к небольшому ручью, бежавшему по каменистому руслу, и двинулись вдоль него, стараясь держаться подальше от осыпанного галькой берега. Конечно, людей вокруг нет, но всё-таки лучше не рисковать, а стук камней далеко слышно, даже несмотря на шум воды.
На медведя нарвались, когда деревня осталась далеко позади. Ждан думал снова вернуться ближе к дороге, чтобы до темноты найти место для ночлега, так что они ушли от ручья и снова углубились в чащу, иногда пересекая поляны, сплошь заросшие то малиной, то зелёной ещё ежевикой. На одной такой поляне, когда они пересекли её почти наполовину, из зарослей поднялся косолапый, не очень большой и не успевший ещё набрать сала к зиме, но злой донельзя.
Цаетава вскрикнула и бестолково закопошилась с мешком, пытаясь достать меч, но Ждан оттолкнул её себе за спину и сам шагнул к медведю.
— Чего ты рычишь, дед? — он попытался крикнуть по-молодецки, но голос предательски сорвался и задрожал. — Дай нам пройти, пищи и без нас сейчас много.
— А я вас не для пищи заломаю, — прорычал медведь. — Просто так, ради удовольствия, да в отместку!
— Это за что ещё? — удивился Ждан.
— А кто меня топором по лапе шарахнул?! Скажешь не ты? А кто стрелу в бок пустил? Не ты?
— А тот, кто тебя ударил, тоже с тобой разговаривал?
— Нет, — медведь озадаченно примолк, опустился на четыре лапы и тут же застонал, поджав одну.
— Значит, не я, — покачал головой Ждан.
Медведь умом, конечно, похвастаться не мог, но и броситься больше не грозил, поэтому десятник осторожно приблизился к нему.
— Ты чего удумал?! — ахнула за спиной Цветава, но Ждан ей только махнул рукой, чтобы замолчала.
Медведь, постанывая от боли, растянулся на помятых кустах малины и пытался зализать длинную рубленную рану, похоже, нанесённую секирой или тяжёлым бердышом.
— Давай-ка, дед, подсоблю, — предложил Ждан.
Медведь только фыркнул презрительно.
— Чего ты там подсобишь, мозгляк? У тебя и язык-то едва из пасти высовывается. Или ты меня лапищами своими врачевать вздумал?
— А давай так: если я тебе сейчас подсоблю с увечьем, ты мне про обидчиков своих расскажешь?
— А ты, никак, сам их ищешь?
— А кто его знает, — покачал головой Ждан. — Может, и их ищу, а может, кого другого.
Пока говорил с медведем, припоминал слова Твёрда, которые, кажется, уже в другой жизни слышал. А говорил волхв о том, что кроме разговоров со зверями, сможет он с помощью живоцветов раны лечить. С людьми у него не получалось, хотя, когда тот же лиходей Дан задохнулся от проклятия, он даже и не вспомнил о словах волхва, а теперь вот, мучения косолапого увидел и само всплыло.
— Ладно уж, — попыхтев нехотя прорычал медведь. — Вижу, что ты не такой, вон и меч у тебя, а не кидаешься увечного богатыря добивать.
— Это ты-то богатырь?
— А как же? У меня и имя богатырское: Потап Косматьич.
— Вот уж сколько живу, а медведей-богатырей не встречал.
— Мало живёшь, потому и видел немного. Ты поменьше болтай да гляди побольше, коли в лекарском деле понимаешь.
Ждан, пока разговаривал, тихонько осматривал рану, стараясь не касаться, чтобы не причинить боли. Даже на первый взгляд понятно было, что дело плохо — из раны торчали осколки перерубленной топором кости, если оставить как есть, мишке конец придёт.
— Ты если больно станет не торопись меня лапой бить, — попросил Ждан, прикладывая руки к лапе.
— Ладно уж, — недовольно отозвался медведь.
Ждан с удивлением отметил, что как только он обхватил лапу в груди, будто ещё одно сердце забилось и жарко стало как в бане. Жар был и когда его ведьма пыталась зачаровать, но тогда жгло изнутри будто углями, а теперь словно солнечные лучи по жилам заструились. Он даже зажмурился от неожиданности и с удивлением обнаружил, что через закрытые веки видит, как золотое свечение из груди вливается в руки и будто бы напитывает изрубленную лапу. Попытался усилить или пригасить свечение — ничего не вышло, живоцвет или ум, который он питал, похоже, и без десятника прекрасно понимали, что делать.
Закончилось всё неожиданно — только что лился из рук золотой свет и вот уже сияние в груди погасло и Ждан, открыв глаза, с удивлением увидел, что держит в руках совершенно здоровую медвежью лапищу, разве что старый рубец виден сквозь поредевшую шерсть.
