Хозяин теней. 5 (СИ) - Демина Карина

— Есть… реакция есть!

Глаза под плёнками век тоже приходят в движение, будто он так, с закрытыми, читает книгу.

— Пульс высокий… — произносит Одоецкая нервно. И Николя откликается на этот целительский пароль.

— Наполненность хорошая.

Николя тянет руку вверх, сгибает и разгибает, потом смахивает одеяло и так же принимается щупать ноги. Крутит ступни влево и вправо. А я смотрю, как там, под чужой черепушкой, одна за другой загораются звёзды. Они махонькие, но такие до отвращения настоящие. И смотреть почти больно.

Но смотрю. Звёзд множество. Больше, чем на небе. И они тянутся друг к другу, сплетаясь в одно облако. А то вспыхивает сплошным светом, стирая чёрные пятна коконов.

Ещё два.

Три.

И четыре… и да! Я понял!

— Эта тварь пытается впитать силу! Поглотить её, но эта сила слишком… сильная, и поэтому они сгорают! Почти все! Давайте ещё!

Блин, никогда не думал, что лечить людей настолько интересно!

— Савелий… — Николя явно сомневался. Нет, понять можно, но я же вижу, как треклятые коконы скукоживаются. А вот человеку эта сила не вредит.

— Давайте! Тань! Дай… так, пусть допьёт, может, и хватит.

Одна капля, а получается, что силы в ней. Или не силы, может, дело не в ней, но в чем-то ином, чего тварь не может выдержать. Но сестрица не спешит. Смотрит на Николя, а тот трёт пальцами подбородок.

— Пульс выравнивается, — Одоецкая не мешает, просто держит лежащего за руку. — Дыхание спокойное, глубокое…

— Каплю. На язык. Одну. Почти все уже того… один… нет, три… два едва теплятся, а вот тот, который был изначально, он покрепче. И держится. Надо выжечь, иначе смысла нет. Тварь силу впитает и восстановится, если не хуже.

— Хорошо, — решение даётся Николя не просто. — Татьяна Васильевна, вам бы отойти. Всё же, когда имеешь дело с сумеречными тварями, то случается всякое.

— Я не боюсь.

— Дело не в страхе. Нисколько не сомневаюсь в вашей храбрости. Но вы сами ещё не оправились. К чему этот риск? — Николя крепко сжал левую руку лежащего. Ну красота, а если привязать, так вообще ладно выйдет.

Хотя некогда.

Мерцание в башке потихоньку начинает утихать. А значит.

— Тань?

— Каплю, — повторяет Николя. — Одну.

— Ему рот раскрыть бы…

— Нет, — в голову пришла занятная мысль. Пока вся эта муть светилась, я кое-что увидел. — Тут надо иначе. В кровь оно теряется, а надо напрямую. Слушайте, а можно ему дыру в черепе сделать? Но так, чтоб он не умер?

Смотрят на меня все трое и так, будто я прирезать пациента предложил.

— Так, чтоб лекарство прямо в мозг попало! — поясняю. — А то пока оно по крови бегает, то зазря тратится. А так…

— Понял, — Николя задумался. — Нет… извините, но это чересчур опасно. Мозг — крайне хрупкая субстанция, и что-то капать прямо… в него… немного чересчур.

— Глаза? — предложила Одоецкая. — Физически это лишено смысла, но если речь идёт об энергии, то её поток вполне можно направить по глазничным нервам.

— А если это вещество выжжет роговицу? Или в целом…

— Николя, лучше быть одноглазым, но живым, чем с двумя целыми, но в гробу, — мыслишка мне понравилась. — Если не получится, то капнем на язык.

А лучше бы в мозги, но да, чую, что дырка в черепе пациента — это несколько чересчур.

— Савелий, вы… уверены? — Николя всё ещё мнёт запястье пациента.

— Вам честно?

— Понял. Ладно. Рискуем… буду надеяться… сейчас. Татьяна Васильевна, подержите его голову, я раздвину веки. Татьяна, вы… капайте.

Операция, блин.

Сестрица, побледнев от свалившейся ответственности, капнула из флакона на глаз. И белый свет полыхнул, а потом я увидел, как по лицу расползается белизна. И лицо это каменеет, делаясь мраморным. Пациент застыл. А сила… сила ухнула внутрь.

В черепушку.

И следом уже не россыпь звёзд, а одна большая яркая вспышка, от которой мои тени пришли в волнение, а Птаха и вовсе высунулась, запищав что-то донельзя возмущённое. Устроившись на Танькином плече, она вытянула шею и попыталась клюнуть пациента в лоб.

— Успокойся, — Танька убрала склянку в карман халата. — Это… странно.

— Что именно? — Николя вглядывался в лицо лежащего пристально. — Ты что-то видишь?

Надо же, на «ты» перешёл. Или они уже давно? А расшаркивания — это так, приличий ради? Хотя…

— Он светится, — сказал я. — Башка. И глаз. Сила и вправду ушла внутрь, и теперь мозги тоже светятся. Если от того они как бы чутка… ну, типа звёздочками такими, но много, то теперь это выглядит, как… большая радиоактивная кулебяка.

— Савелий! — Татьяна нахмурилась, и её Птаха тоже. Хмурящаяся недосова выглядит странно. Но да, морда лица у неё превыразительнейшая.

— Не, ну реально похоже… ладно, не кулебяка, а…

— Мозг. Просто мозг.

Свечение было ровным, стабильным, я бы сказал.

— И глаз, — подтвердил я. — Вон, он тоже белый и светится.

Николя снова взялся за руку.

— Пульс у него слегка учащённый, — поспешила доложиться Одоецкая, которая не подумала отходить.

Николя всё одно проверил.

Потом наклонился, послушал дыхание, но и этого оказалось мало. Он вытащил из кармана халата трубочку, которую к груди приложил.

— Ритм стабилен, — произнёс он с некоторым удивлением, точно сам не предполагал, что мы пациента не угробим. — И в целом… мне кажется, что он тоже стабилен.

— Ага, — ответил я. — Если пациент хочет жить, то медицина бессильна.

— Савелий!

— Чего? Ну… ну ясно же, что варианта два. Или у нас получилось, или не получилось.

Теперь уже посмотрели все. А Одоецкая ещё и на мою сестрицу глянула. С сочувствием.

Но получилось.

Минут через десять свечение стало стихать. Оно как бы оставалось внутри черепушки, но уже неравномерное. То тут, то там появлялись более тусклые участки, которые стремительно гасли, а погаснув, тянули силы и гасили соседние, возвращая их в обычное существование. И вскоре в голове осталась дюжина ярких пятен.

Половина от этой дюжины.

Три…

И одно. Оно держалось дольше всех, этакой нервной пульсирующей звездой. А когда всё-таки, вспыхнув в последний раз, звезда погасла, то и пациент открыл глаза.

Резко так.

— Х… — сказал он, вперившись в потолок. И отключился.

— Очнулся! — заметила Одоецкая глубокомысленно и всё-таки отпустила вялую руку.

— Так… Савелий?

— Что? А… да, той погани в мозгах не чувствую, — я потрогал башку, которая была холодной и липкой от испарины. — Думаю, теперь, если вы начнёте лечить, то он полечится.

— Попробуем. Но вы далеко не уходите.

Теперь зеленое сияние легло на грудь болезного невесомым одеялом. И впиталось в эту самую грудь. Он зашевелился, заёрзал, а потом снова открыл глаза, чтобы сказать:

— Хр!

— Попить ему дайте, — я вспомнил себя после долгого лежания. — У него, небось, во рту спеклось всё.

Тотчас началась суета.

А я… я вышел. Что мне там было делать. Палата не так велика, чтоб не чувствовать себя лишним. Но Тьму оставил. Чисто так, на всякий случай. А то и вправду, может, тварюга в другое место спряталась и ещё себя проявит.

Пациента напоили.

Раздели. И преодолев вяловатое сопротивление человека, который, кажется, плохо понимал, что с ним происходит, отёрли уксусом. Потом снова одели. Снова ощупали…

Ничего интересного.

— Где… я? — голос у него оказался низким и сиплым, как у запойного алкоголика.

— В больнице, — Николя снова поделился силой и судя по довольному виду, сейчас от этого был толк. — Вы помните, кто вы?

— Д-да… К-каравайцев. Каравайцев Егор Мстиславович… учитель… учитель… м-математики… и естественных наук… п-пригласили. В гимназию… п-преподавать. Ехал из… Пензы… должен был п-прибыть, — он слегка заикался, то ли от волнения, то ли последствия твари в мозгах сказались. — Личная встреча… с-сказали, что директор уезжает, но очень хочет… п-пересечься… и шёл на п-постоялый двор…