Хозяин теней. 5 (СИ) - Демина Карина

— Что помните?

— Помню? Да… п-помню… я только вошёл, как… звук такой… п-простите, у меня очень чувствительный слух. И звук этот. Чрезвычайно неп-приятен. И такой страх вдруг охватил. Я п-побежал… и упал. К-кажется. Стыд какой. Теперь меня точно не п-примут… Что со мной? Я головой ударился, так?

— Вроде того, — смущённо ответил Николя. — Вы попали под прорыв.

— Да? Это… странно. Нет. Это не п-прор… рыв, — он с усилием, но выдавил слово.

— Почему?

— Я же уп-поминал. Слух… мне случалось быть п-при открытии п-прорыва. Они… звучат иначе. Я… я даже из… избрел… аппарат. З-с… зс-вук-вой ан… анлизатор. Он… улавливает и усиливает волны. В том числе и п-поэтому ехал. Надеялся п-попасть в п-патентную… к-кмиссию… а мой саквояж?

— Увы… прорыв. Воздействие неизвестной энергии и вещи все, к сожалению, пропали.

— И чертежи. И п-прибор… ничего, — он успокоился как-то быстро. — Там п-просто… п-просто повторить. Но это не п-прорыв. Я испытывал. П-пробовал… если слышали, рядом с Пензой п-прорывы часты… и у меня п-получалось по изменению спектра стандартных волн предсказать места… но этот… он иначе звучал. Совершенно иначе.

— Не волнуйтесь, — сказал Николя. — Вам надо отдохнуть. А вечером придёт человек, которому вы всё подробно расскажете…

А я послушаю.

Не, ну это точно интересней, чем правила применения ера, фиты и ять. От последнего у меня на языке одна ять и крутится…

[1] Пособие при преподавании арифметики в низших школах всех ведомств. Задачник составлен учителем М. М. Беляевым и врачом С. М. Беляевым на основании научностатистических данных за период с 1900 по 1914 годы и издан кружком деятелей по борьбе со школьным алкоголизмом.

Глава 32

Глава 32

«Он старался казаться мрачным и озлобленным ненавистником, как и положено суровому революционеру. А в сущности это был завистник, скудно одаренный, но страстно мечтавший о популярности в Петербурге. Основную группу московских бунтовщиков-студентов во главе с З. отправили на каторгу, и он подхватил упавшее знамя»[1]

Из протокола допроса

Карп Евстратович явился на следующий день, и не просто так, но с нарядной коробкой, перевязанной розовым бантом. От коробки пахло ванилью и шоколадом, но мне только и позволили, понюхать.

— Это дамам, — сказал Карп Евстратович, вручив коробку Николя. — Будьте любезны передать… и мой поклон Татьяне Ивановне. И Татьяне Васильевне. Я бы хотел с ней побеседовать. Потом. После.

Бессердечный человек. Можно подумать, если я не дама, то и сладкого не люблю.

— Хоть бы пироженку захватили, — буркнул я и, изобразив обиду, отвернулся к окну. Правда, за ним ничего интересного не происходило, а кусок пейзажа с больничной лужайкой за прошедшие дни я успел изучить куда лучше, чем учебник по латинской грамматике.

Вот на кой учить латынь?

Ладно, русский.

Математика. Это понять можно. Даже Слово Божие в нынешних реалиях практическую пользу несёт, потому что молитва — это своего рода оружие. Но латынь? Откуда она вообще?

— Поделятся.

— Думаете? Сейчас вон чаёк организуют и сожрут всё.

— Совсем скучно? — за что люблю нашего жандарма, так это за душевную тонкость и понимание.

— Ага… — я вздохнул и учебник поднял. — Видите, чем маюсь?

— От души сочувствую, но ничем помочь не могу.

— А… скажем, издать указ там? Ну, грамоту какую от полиции. Что, мол, за особые заслуги перед жандармерией, я избавляюсь от необходимости учить латынь?

Смех у него звонкий. И усталость в глазах ненадолго отступает.

— Я вам торт принесу. Завтра. Хотите? За заслуги. А вот если грамоту выписать, вы мигом отверженным станете, — и это уже было сказано вполне серьёзно.

— Ничего не вышло?

Я, конечно, далеко не настолько душевно тонок, но кое-что понимаю.

— Скажем так… всё…

— Пошло не по плану?

Карп Евстратович кивнул.

— Не расшифровали?

— Отчего же. Расшифровали. Он использовал один из простых шифров, весьма популярных у людей определённого толка. Двенадцать имён. Одиннадцать, поскольку Роберта Даниловича вы сами изволили вычеркнуть из списка.

Карп Евстратович подошёл к столу и приоткрыл тетрадь. Поглядел на меня. На тетрадь.

— Чего? Ну да… убивать у меня получается лучше.

— Это и печалит. Хотя в своё время я тоже изрядно мучился. Бывало стараешься, пишешь, а чуть отвлечёшься, и клякса… или муха. Если тонет в чернильнице, ты перо макнул, вытащил, а она плюхается прямо на лист. Вы бы знали, как я ненавидел мух. Хуже только тараканы.

Произнесено это было с лёгким оттенком ностальгии.

— И что, тоже гувернантка по рукам била?

— У меня был гувернёр. Он предпочитал розги. Правда, потом отец отдал меня в гимназию, а там пороли уже не так часто. Всё-таки я был довольно старательным.

— Детей бить вообще нельзя!

— Не думал, что вы тоже из последователей Пирогова[2], — Карп Евстратович удивился вполне искренне. — Мне его концепция тоже близка и кажется весьма разумной. Особенно ввиду последних событий.

Учебник по латыни он покрутил и вернул на стопу, осторожно так, будто ожидая от книги подвоха.

— Из одиннадцати шестеро к моменту появления Гвардии… скончались.

— Скоропостижно?

— Более чем.

— А остальные?

Шесть плюс один — это семеро. Стало быть, есть ещё пять.

— Одного нашли в поместье. Он убил всех, кто там был. Девятнадцать человек. Прислуга. Его матушка. Младший брат.

Что я и говорил. С психами опасно иметь дело.

— И молодая супруга с новорожденным сыном.

Восемь.

— А… сам?

— Он вскрыл себе горло на моих глазах, — Карп Евстратович поморщился.

— А вы чего туда попёрлись?

— Надеялся, что там есть ещё живые. Мои щиты в подобных ситуациях незаменимы. Но увы, опоздал. Люди были мертвы больше суток. Все. И ладно бы, он их просто убил. Нет. Он усадил их за стол, напудрил, причесал. Сам устроился во главе… мне случалось встречать безумных. Но это… это больше похоже на одержимость. Он ждал нас. Сидел и ждал. Потребовал по телефону кого-нибудь одного. Главное, не важно, кого, но чтобы человек достойный и дворянин. Сказал, что хочет сдаться, но лишь равному.

И Карп Евстратович, естественно, благородно попёрся в первых рядах.

— А если бы он вас убил?

Пожатие плечами. Смерть его не пугает.

— Не убил… он… он показал мне. Мёртвую горничную, которая застыла в танце с мёртвым же лакеем. Мёртвую собаку на руках у мёртвого мальчонки. Я этого долго не забуду. Он гордился тем, что сделал. Сковал их льдом, чтобы не испортились. Похвастал, что так они могут держаться вечность. И попросил проводить наверх. Он дождался, когда я поднимусь в обеденную залу. А потом занял место во главе стола и, подняв руку, перерезал себе горло. Одним движением. Использовал ледяное лезвие.

— А сказал что-нибудь?

— Да. Сказал, что он не хотел. Что само… и заслужил. Ах да, и что отдаёт себя на милость Господа.

— Это он зря, конечно. Милости там… сложно там с милостью, в общем.

— Пусть так.

— А остальные?

— Трое вступили в бой… к сожалению, они оказались весьма сильны. Неприятно сильны. И пришлось…

— Живыми не взяли.

— Да. Ещё один попытался скрыться. Двигался к польской границе. И неприятно осознавать, но он имел все шансы уйти.

— Но не ушёл?

— Машина заглохла. И это привело его в такую ярость, что он сгорел.

— Что?

— Мы имеем показания водителя. И да, вы были правы. Молодые люди происходят из хороших семей, получили образование. У всех вполне успешная жизнь, карьерные перспективы и не понятно, что им ещё нужно было. Пелецкий сказал отцу, что ему нужно срочно спрятаться. Мол, сочувствовал террористам, помогал и деньгами. И что жандармерия встала на след. Отец, человек чинов немалых, пришёл в ужас, но решил, что сыну надо помочь. Он выдал денег, машину. И водителя определил, который должен был бы свести Пелецкого-младшего с нужными людьми в Городне. Там планировали пересечь границу… но по дороге мотор заглох.