Хозяин теней. 5 (СИ) - Демина Карина

Прав ли он?

Не знаю.

— Кстати… если так-то… Горынин очень редко появляется при дворе. Думаешь, он…

— Думаю, что не обязательно быть менталистом, чтобы не любить людей.

Я вот к примеру не менталист, но тоже их не особо жалую. А приёмы, помнится, ещё тот цирк в окружении приличий. Ну их…

— Сав… как думаешь, Николя… он…

— Думаю, что интересы у него с Одоецкой общие найдутся. И темы для бесед. Но тут… Тань, честно. Поговори, если ревнуешь.

— Я не…

— Ревнуешь! — я не удержался и показал ей язык. Дурь же. Но будем считать, что тело этой дури требует. Всё-таки надо и ему свободы.

Иногда.

— Так вот, если он переключится на Одоецкую, то и хрен с ним.

— Что?

— Ну сама подумай. На кой тебе муж, который сегодня с тобой, завтра с другой, а после завтра ещё с кем. Несерьёзно это.

Татьяна фыркнула, кажется, не особо согласная.

— Но опять же, интересы — это одно, а личная симпатия… ну… совсем личная, которая уже не дружеская… — чтоб, вот не умею я на такие темы разговаривать. — Это другое. Так что тут или поговорить, или запастись терпением и ждать, когда оно само как-то решится.

— Что-то мне оба варианта как-то… не особо.

— Ну, есть ещё один. Можешь вцепиться в косы Одоецкой и сказать, чтоб не смела заглядываться на твоего Николя.

Татьяна вспыхнула и рот приоткрыла. Она даже с ответом не сразу нашлась.

— Ты… ты что такое… это же… я же не какая-нибудь купчиха!

— Вот! Тогда или говори, или молчи и улыбайся.

— Почему мне тебя стукнуть хочется?

— Это не меня. Это Николя, но ты переносишь свои желания на мою слабую беззащитную особу… — я рухнул на кровать, а потом сел. — Слушай, а давай мы их обоих привлечём? Ну, к этому, умирающему? Два целителя, ты и я. Тогда и дозу увеличить можно, а то с вашей он и ни туда, и ни сюда. В смысле и не помирает, и не здоровеет. Вот и подтолкнём. А ты заодно глянешь, что у них там, профессиональное или личное…

— Савелий!

— Что?

— Ты предлагаешь ставить опыты над человеком, чтобы я могла разобраться в отношениях…

— Ну… — я пожал плечами. — Человеку вряд ли можно сделать хуже. А ты вот успокоишься. Или нет.

[1] Великая ложь нашего времени, К. Победоносцев, сборник 1896 г.

Глава 31

Глава 31

В Ярославле, в приюте для алкоголиков принято было за 3 года (1903–1905) 2967 мужчин и 271 женщина. Из них имели: пьяницу-отца 1544 мужчины и 157 женщин, пьяницу-мать 176 мужчин и 25 женщин, пьяниц обоих родителей 1176 мужчин и 84 женщины. У скольких алкоголиков оба родителя были трезвые?

Сборник задач противоалкогольного содержания [1]

Пациент за прошедшие сутки не изменился. Вообще с моего того, самого первого, визита не изменился. И если верить Николя, то это скорее хорошо, чем наоборот, потому что по всем его прикидкам неизвестному давно пора было отправиться на тот свет.

А он вот лежит.

Дышит.

И даже способен глотать бульон, который в него Татьяна заливает трижды в день.

— Господи, что с ним? — а вот Одоецкая несколько окрепла. Она по-прежнему была худа и бледна, но теперь уже без измождённости, что ли.

— Предположительно мы имеем дело с неизвестным паразитом, который проник в его мозг, — Николя подошёл к пациенту. — Только убедительно прошу не пытаться воздействовать силой. Это существо к ней весьма восприимчиво. Более того, оно ею питается. И развивается.

А ведь тварь никуда не исчезла. Чем бы она ни была, но всё так же сидит в мозгу.

Или… нет, не так.

Коконы будто… поблёкли? Точно.

Я встал у изголовья.

— Я сейчас гляну, — это скорее для Николя, нежели остальных. Татьяна встала у дверей с видом, будто всё происходящее вокруг её совершенно вот не касается. И Николя, кажется, нервничает, то и дело вон косится на сестрицу. Да уж, тяжко ему придётся. Характер у Танечки своеобразный. Но и понять можно. С другим было не выжить.

Одоецкая вообще не понимает, что тут происходит. Но счастлива, что вообще что-то да происходит. Это в первые сутки она лежала, радуясь, что жива. Но человек — та ещё зараза. К хорошему привыкает быстро.

Я отвлёкся.

Итак… да, основное зерно на месте, чуть подросло и оболочка воспринималась более плотной. А вот те, которые появились в прошлый раз, будто иссохли? Точно. Одно вообще ощущается пустым. В той парочке сила теплится, но стоит коснуться и огоньки вспыхивают, желая вобрать эти крохи энергии.

Э нет.

— Тань, давай, что ли попробуем увеличить дозу. Сколько вы лили?

— Каплю на стакан воды и в три приёма, — ответил Николя. А сестрица молча вытащила из кармана флакон. Ага. Флакон не наш. Аптечный. Тут в таких порошки продают или вот бальзамы.

Разумно.

— Тогда давай две? Или три?

— А если это его убьёт?

— Ну… — я окинул тело, потом поглядел на Николя с Одоецкой, которая даже приплясывала от нетерпения. — У нас тут два целителя есть.

— Каплю, — упрямо мотнул головой Николя. — И полстакана за раз. Я не уверен, что это вообще действует…

— Действует. Этой дряни, в его башке, хуже. Одно зерно померло. А мне надо глянуть, как оно вообще происходит.

Потому что меня это сидение взаперти тоже достало до крайности. Ладно, когда хоть немного больной и с Метелькой под боком, а вот здоровым и одному — это ж тоска смертная.

Капля растворилась в воде, окрасив её молочно-белым.

— Тань?

— Сейчас, — ответили обе и, глянув друг на друга, смутились.

— Извините, — произнесла Одоецкая. — Я как-то привыкла, что…

— Ничего, — сестрица изобразила вежливую улыбку. — Но буду рада помочь…

А Николя обошёл кровать и, остановившись рядом со мной, шёпотом произнёс:

— Они меня пугают.

— Чем?

— Не знаю. Просто…

— Савелий, надо подержать голову, чуть приподнять. Глотает он сам, но…

— Давайте, я? — предложила сестрице Одоецкая.

Я потянул Николя в противоположный угол палаты.

— Не стоит им мешать.

— Да. Пожалуй… знаете… я… рассказал вашей сестре всё. И это такое облегчение. Она… она сказала, что не видит моей вины. Конечно, она очень добра…

— Как вам княжна?

— Татьяна Васильевна? О, она поправится. Возможно, некоторое время будет наблюдаться ослабление дара и даже некоторая утрата контроля, но не вследствие приёма препаратов. Скорее уж ему, как и телу, нужно время, чтобы восстановиться. Я бы рекомендовал умеренные, но регулярные нагрузки.

— А как женщина?

— В каком смысле? — Николя очень удивился. Потом понял. И возмутился. — Она пациент!

— Ага. Пока. А ещё целитель.

— Знаете, это… это оскорбительно. Настолько, что… у меня появилось желание вызвать вас на дуэль.

— Не стоит, — сказал я, покачав головой. — Во-первых, нехорошо бить целителей. Во-вторых, нехорошо бить будущих родственников. А уж родственников-целителей вдвойне нехорошо.

— Людей в принципе бить нехорошо, — Николя прищурился, наблюдая за происходящим.

— Ну, тут я бы поспорил. Люди разные бывают.

Я тоже смотрел. Фигня, издали реально выглядевшая как молоко, заливалась в болезного. И вроде бы ничего не происходило, но…

— Сердцебиение ускоряется, — Одоецкая перехватила запястье. — Пульс учащённый, поверхностный.

— Силу не использовать!

— Я помню. Я считаю. Дыхание становится поверхностным.

— Стоп.

— Нет, — я мотнул головой. — Давайте дальше.

— Но…

— Дальше. Пожалуйста.

Я видел, как это перламутровое молоко, попав в человеческое тело, меняет его. Сила, в нём накопившаяся, расползается тончайшими нитями, прорисовывая вязь кровеносных сосудов. И эта вязь, мерцающая, молочно-белая, опутывает всё тело, от кончиков пальцев и… да, дальше.

Это по-своему красиво.

А ещё — жутковато.

И я шепотом описываю, что вижу. Вот она пробирается и в голову. И человек на кровати издаёт глухой стон, который заставляет Николя дёрнуться. Он не выдерживает. Подскакивает и хватает болезного за руку, уже с другой стороны кровати. Сжимает вялое его запястье. А пальцы вдруг вздрагивают, пытаясь сжаться.