Хозяин теней. 5 (СИ) - Демина Карина

Он задумался.

Потом отряхнулся, сказав:

— Поищем.

А потом перевёл взгляд на меня.

— Что ж, Савелий, надеюсь, ты найдёшь, чем заняться…

— Латынью, чистописанием и арифметикой, — ответила за меня сестрица. — Учёба скоро начинается, а ты категорически не готов!

Да чтоб вас всех…

— Солнце взошло, озарив сиянием опушку леса… — Татьяна остановилась, позволяя мне дописать. Потом вздохнула, покачала головой. — Сав, не дави так на перо. Если сильно давить, то кончики расходятся, и линия получается толстой.

— Да? — я убрал руку. Пальцы от натуги дрожали.

— Да. А ещё кончик царапает бумагу. Но по-моему, у тебя уже лучше получается.

— Думаешь? — я поглядел на тетрадь, потом на сестру. — Льстишь.

Буквы получались кривыми, одни больше, другие меньше. В углу расплылась очередная клякса, причём, понять не могу, откуда она взялась.

Да и в целом вид такой, что самому на это писание смотреть противно.

— Это вопрос привычки и только. Научишься. Но вот про «ер» забывать не надо, и «фита» у тебя донельзя странная.

Третьи сутки пошли.

Чтоб вас… третьи сутки взаперти. Первый день я проспал, причём вот как вернулся в палату после разговора, рухнул в кровать так сразу и провалился в сон. А из него вынырнул ближе к обеду, чтобы этот обед проглотить. И снова провалился.

Потом уже Татьяна сказала, что дар развивается скачкообразно.

И что это сказывается.

И если мне хочется спать, то надо спать. Она же одеяло принесла, толстое и лёгкое, явно не больничное. И подушку.

И треклятые учебники, которые возвышались на подоконнике горой печали.

— Не уверен, что осилю, — я разжал сведённые натуральной судорогой пальцы. — Мне кажется, это что-то из разряда пыток.

— Не только тебе. В свое время я тоже ненавидела чистописание. И каллиграфию. У благородной особы почерк должен быть идеален. Моя гувернантка так считала. И била по пальцам линейкой, если полагала, что я плохо стараюсь.

— Чего⁈ Ты ж… а дед?

— А у деда хватало дел, кроме меня. Да и не должен глава рода заниматься воспитанием детей. Для этого есть гувернантки. И учителя. И в целом…

Она замолчала.

А я как-то… Савку точно не били. И гувернанток у него не было. Да, писать красиво мы не научились, но стоила ли эта каллиграфия мучений? Хотя, сдаётся, мои ещё впереди.

— Тань, а если я в гимназии не приживусь?

Не то, чтобы меня это сильно волновало, скорее уж это будет волновать её.

— Значит, не судьба.

Какая-то она сегодня не такая. Задумчиво-смиренная, что ли.

— Но ты постарайся, Сав. Пожалуйста. Ты… будем честны, ты потенциальный глава рода. А это накладывает обязательства.

— Я?

— Тимофей… если он вернётся, я буду рада, — Татьяна закрыла учебник по русской грамматике и положила его на стопку. — Я очень надеюсь, что однажды он вернётся. И если бы был способ… надёжный способ ему помочь, я бы… я бы на всё пошла. Но способа нет. А он… уже сколько времени прошло, и ему не становится лучше. Хуже тоже, но и лучше нет. И такое состояние, оно ведь может затянуться на годы.

И дальше.

Вслух она этого не скажет, но Тимоха вполне может остаться таким до конца дней своих.

— А Мишка?

— Михаил очень славный. И я рада, что он наш брат.

— А ещё взрослый. И толковый. И порядочный, хотя не уверен, что это плюс для главы рода.

— Савелий! — возмущение в голосе Татьяны было искренним. Почти. И вздохнула она искренне. — Тут другое. Дед успел принять тебя в род. Это уравнивает тебя с иными наследниками. А вот Михаил… да, у нас есть заключение Николя и я не сомневаюсь в его правильности. Но оно лишает Михаила права претендовать на наследство Воротынцевых. Из законного сына он превращается в бастарда. Да и на его покойную мать ложится… тень, скажем так. Если о нашем родстве станет известно, то её репутация будет разрушена. А вот признает ли Государь за Михаилом право быть принятым в наш род — не известно. Я тем паче не могу… и не хочу… извини, слишком… многие погибли. И я не отказывают от имени!

— Тань…

— Но я боюсь не справиться. Даже если бы вдруг…

— Тань!

— Что?

— Я понял. Не майся. В теории пока Тимоха не в себе, а Мишка — не Громов, я главный. И могу таковым остаться. А главе рода стыдно писать с ошибками и кляксами. Ну и в целом быть лохом необразованным.

— Савелий! — она закатила глаза, но потом фыркнула и улыбнулась. — Да, примерно так.

— Вот. Так что не волнуйся, я всё понял. И буду стараться. Честно. Слово даю!

Татьяна склонила голову, показывая, что услышала.

— Но помощь реально нужна, потому что… ну, с математикой у меня нормально всё. Ты ж видишь.

Пока, потому как до косинусов с тангенсами и интегралов — вот помню, что это закорючки, в которых есть смысл, да не помню, какой именно — дожить надо. А делить-умножать я худо-бедно умею. И даже столбиком.

— С географией и историей тоже разберемся.

Память у меня отличная.

— Остаётся что? Слово Божие? Поднатужусь. Латынь? И этот… французский.

— Да. На классическом отделении учат ещё немецкий с английским, древнегречески и старославянский, но это явно не твой вариант. Тебя сразу в реалисты определили.

— Значит, будем работать. Не боись. Как-нибудь прорвёмся…

Главное, никого не пришибить в процессе.

— Школа хорошая. И тебе повезло. Там… там много легче в плане дисциплины. Хотя, говорят, что в нынешнем году руководство сменилось, но всё равно уставом запрещены телесные наказания, да карцер используют крайне редко.

Карцер?

Это она сейчас точно про школу? Вопросительного взгляда Татьяна не заметила.

— И главное, что там учатся наследники многих достойных семейств. И Орловы, и Шуйские, и Скуратовы… а от купечества — Полехановы и даже Демидовы-младшие.

— Вот ты сейчас совсем не обрадовала.

— Почему? — Татьяна опустилась на стул у окна. — Это шанс. Громовы слишком долго были сами по себе. Мы жили на окраинах, гордились тем, что независимы и свободны. А на деле…

— Связи нужны, — закончил я.

— Да. Новые связи с теми, кто впоследствии поможет тебе возродить род.

Дожить бы ещё до тех светлых времён.

— Тань… вот тут проблема.

— Какая?

— Одно дело, если бы я был главой пусть захудалого, но дворянского рода.

По выражению лица вижу, что её не нравится определение. А что? Так оно и есть.

— И совсем другое, когда к этим Полехановым и Орловым сунут какого-то почти дворового мальчишку. Причём не за великие таланты, которые могли бы как-то нивелировать происхождение и воспитание, гениям вообще многое прощается, но потому как его пожалели и фрейлина похлопотала. Как думаешь, насколько нам обрадуются?

— В этой школе запрещены титулы. И в целом ученики равны.

— Ага. Все животные равны. Только некоторые ровнее других. Ладно, не бери в голову. Постараюсь. Я же слово дал. И глядишь, всё будет не так и плохо. Ты лучше расскажи, что у тебя с Николя.

Потому как дальше говорить про учёбу сил моих нет.

— Ничего, наверное.

— Врёшь, — я забираюсь на кровать с ногами. А что, раз уж я тут снова болезный, то можно. Татьяна хмурится, но вздыхает.

— Он… не уверена, что…

— Он рассказывал?

— О том, что с ним произошло? Да.

— А ты?

— Про нас? Нет, конечно!

— Нет, в смысле, что думаешь?

— Думаю, что не мне его судить. И в принципе, кто не совершает ошибок.

— Ему сказала?

— Да. И то, что он делает сейчас, это… это очень важно!

— А он?

— Он обрадовался. Мне так кажется.

Вот почему, как про гимназию и долг, она может часами разглагольствовать? А как о Николя, так буквально по слову вытаскивать надо.

— Кажется? Вы там чай пили. Ну, когда я приехал. И беседовали. И ты смеялась. Вроде всё нормально.

— Мне… мне кажется, что… это, наверное, глупо, и я понимаю, что глупо… но… Одоецкая ему подходит больше.

— Фига се заявки!