Хозяин теней. 5 (СИ) - Демина Карина

Она грустно улыбнулась.

— Я села в машину. Ворон поцеловал в щеку, сказал, что свяжется со мной. И чтобы я не волновалась. Всё будет хорошо. И флягу дал. С чаем. Сказал, что дорога долгая, мне понадобятся силы. Флягу и пирожок. Мне показалось это таким… милым. И надежда появилась, что он действительно меня найдёт. Что эта забота, она… она уже личная немного. Понимаете?

— И вы съели?

— Да. Я… люблю пирожки. Я потом уже поняла, что что-то не так, когда в сон потянуло. И я уснула. А проснулась уже в совсем другом месте. Боюсь, я мало что могу рассказать о нём. Это определённо лаборатория. И хорошо оборудованная. Хотя большая часть приборов изменена, и я не совсем понимала суть этих изменений.

— Что они делали?

— Привязывали. К такому вот… не стол, скорее как крест. Широкий. Руки разводятся. Фиксируются. И они, и шея. И ноги. Пошевелиться невозможно. Потом тебе делают укол. Очень аккуратно. Там всё делали аккуратно. Бережно даже. А после укола наступало оцепенение. Не могу сказать, что за лекарство. Определённо не опиум, что-то другое. Сознание остаётся, но как бы всё кажется затуманенным, сонным. И нет никаких сил шевелиться. Ты лежишь и чувствуешь, как к тебе подключают… это. А потом оно начинает выкачивать силы. Сперва дар, потом жизнь, медленно, по капле… а ты лежишь и ничего не можешь сделать. Потом и не хочешь. Зачем? А потом всё темнеет и сознание гаснет…

[1] Из воспоминаний Халтурина, устроившего взрыв в Зимнем дворце.

[2] Этикет довольно строго ограничивал молодых девушек в том, что касалось нарядов и украшений.

Глава 30

Глава 30

Выборы — всего лишь дело искусства, имеющего свою стратегию и тактику, подобно военному искусству. Толпа слушает того, кто громче кричит и искуснее подделывается пошлостью и лестью под ходячие в массе понятия и наклонности. Выбранный, как правило, — излюбленник хорошо организованного меньшинства. В то время как большинство бессильно перед кружком или партией… По теории избиратель отдает свой голос за кандидата, потому что знает его и доверяет ему. На практике… он его совсем не знает, но избирателю натвержено о нем речами и криками заинтересованной партии [1]

Из выступления князя Муравьёва перед Думой.

Николя выглядел осунувшимся. И кружку с чаем держал обеими руками, точно опасаясь, что если руки разжать, то она выпадет. Может, и выпала бы. Вон, стоит, на стеночку опирается. И глаза красные, как у кролика-альбиноса.

— Что скажете, друг мой? — поинтересовался Карп Евстратович, тоже к стеночке прислоняясь.

— Она должна справится.

— Кто?

— Та девушка. С двусторонней пневмонией. Я надеюсь. Она очень слаба. Я погрузил её в лечебный сон и как минимум на неделю. Нужно будет организовать усиленное питание.

— А ещё выяснить личность. И в целом. Выяснить. Остальные?

— Истощены. Но да, поправятся. С княжной проще. Её защищает дар. Пара дней и она встанет на ноги. Вот уж кого не думал встретить в подобных обстоятельствах.

— Знакомы?

— Представлены были. Круг целителей довольно тесен.

— Молчите, — Карп Евстратович прикрыл глаза. — Пока.

— Но… — идея Николя не понравилась. — Я знаю, что она пропала. И родные беспокоятся.

— Они уже давно беспокоятся. А девушкам безопаснее пока побыть мёртвыми, — и я у стеночки встал. У противоположной. А что? Стена прохладная, что чувствуется даже сквозь ткань. А от холода и кожа успокаивается, зудит меньше.

Нет, не подхватил бы я чесотку.

Откуда?

Я ж только в подвал и назад. И там в подвалах довольно чистенько. Всё-таки аристократы собирались, а не бомжи. Пусть насквозь психованные, но это, в отличие от чесотки с лишаём, не заразно.

— Именно, — согласился Карп Евстратович. — Наш юный друг прав. Это дело может стать… громким. И даже если нет, девушки — свидетели.

А вот тут я крепко сомневаюсь. С остальными мы не говорили, но вряд ли они скажут что-то новое. Одоецкая хоть революционеров видела, да и то, попробуй докажи, что они причастны к тому, что в подвалах творилось.

И вовсе…

Где лаборатория была, она не знает. Её сонную привезли. Держали где-то. Подвалы какие-то. Камеры. И да, в них было чисто и тепло. Бельё меняли. Кормили.

Заботились.

Оно и понятно. С тощей коровы много молока не надоишь. А этот ублюдок практичен до крайности. Татьяна даже не могла сказать, сколько всё длилось. Она пыталась отсчитывать дни, но с каждым разом восстановление проходило всё сложнее. Она была уверена, что в последнее время проваливалась в забытье, поскольку вспоминала, как её кто-то мыл, кормил и поил, но сказать, кто это — не могла. И как долго забытье продолжалось. В последний раз ей показалось, что вот она, граница.

И словно треснуло внутри что-то.

И она потеряла сознание, а в себя пришла уже в подземелье.

В общем, немного.

Я всё-таки поскребся о стену. Может, крема какого попросить? Успокаивающего.

— И что будем делать? — поинтересовался я у Карпа Евстратовича. А тот от моего вопроса почему-то вздрогнул, потом вздохнул этак, тяжко-тяжко, и произнёс:

— Вы — ничего. Я вас тут запру.

— Зачем⁈

Обидно, честное слово.

— На всякий случай. Чтоб вы ещё чего-нибудь не отыскали случайно.

— Надо квартирку осмотреть, ну, Роберта Даниловича этого. И в больничку наведаться. И…

— Осмотрят, — перебил жандарм. — Уже осматривают. И квартирку. И больничку. И свидетелей опрашивают. Мы его жизнь по минутам разложим.

Только вряд ли чего отыщете.

Алхимик осторожен. А Робертушка — дерьмец. И ни один по-настоящему осторожный человек такому не доверится. А значит что? Значит, ничего-то они не найдут.

— Савелию лучше будет дома, — Татьяна вышла из палаты и прикрыла дверь. — Я позабочусь, чтобы он там и оставался.

Ну… спасибо.

Большое.

Вот точно, нельзя женщинам верить. Сперва сама просит, чтоб за ухажёром проследил, а потом вот типа дома, ещё и проследит.

— Извините, но…

Не верит, что Татьяна сумеет меня удержать? И правильно. Было бы куда идти, я бы пошёл. А я… а мне жаль, что в книжицу не заглянул. Как-то вот сперва убраться спешил. Потом спасал.

Эх.

Хотя там шифр. Но я бы, глядишь, покумекал. Потом. По памяти.

— Я бы тоже предложил молодому человеку остаться, — Николя поднёс кружку к губам и сделал глоток. — Точнее очень просил бы его остаться. Ввиду… прошлых событий… скажем так… если вы правы и девушкам угрожает опасность, то их надо защитить. Жандармы у флигеля, конечно, хорошо, но… и внимание лишнее привлекут, которого вы хотите избежать. И, уж простите, с жандармами давно научились справляться.

Он снова сделал глоток и зажмурился.

Выдохнул.

— А вот создания Савелия — дело иное. Они ведь смогут посторожить, не привлекая внимания?

— Смогут, — я вынужден был согласиться. — Куда они денутся.

Мои тени революционеров очень любят. В гастрономическом плане. И с этим надо бы что-то делать, да… кто виноват, если сами лезут? Вот то-то и оно.

— Отлично, — Николя обрадовался. — Тем паче всегда можно будет сослаться на состояние вашего здоровья, если вдруг кому станет интересно. Ваше ранение было тяжелым. И у него вполне могут проявиться некоторые отдалённые последствия. А мы оборудуем отдельную палату.

И на меня все смотрят.

Нет, можно подумать, если вдруг откажусь, то покивают и разойдутся.

Вздыхаю.

А Карп Евстратович продолжает:

— Для газетчиков пустим слух, что при прорыве обнаружили тела, тайное увеселительное заведение…

— Кстати, — я спохватился. — Там в подземельях реально тела поищите поищите. Где-то ж они должны были мёртвых хоронить. В городе ведь особо негде. И фермы у них нет. Ну, со свиньями.

Николя сразу не понял. Потом побледнел.

— Это… это байки, — сказал он. — Городские.

— Конечно, — поспешил его заверить Карп Евстратович. — Да и сами подумайте, откуда в подземельях свиньи. А вы, Савелий, правы, останки должны были куда-то убирать. В реке ничего-то не всплывало. Кладбища в последнее время тоже все спокойны были, Синод за ними весьма тщательно наблюдает. И далеко трупы не потащишь. Это сложно. Нерационально.