Хозяин теней. 5 (СИ) - Демина Карина

Припекло её, однако.

— Это дед настоял, чтобы меня отпускали к нему. Он и занимался развитием дара, хотя опять же, к чему мучиться, когда и так хорошо. Дед помог устроиться в госпиталь. В обычный госпиталь! Отцу это не понравилось, он даже потребовал, чтобы я бросила пустое. Но я сказала, что сама Великая княжна в госпиталь заглядывает и не чурается помогать слабым. И она одобрила мой поступок.

— А пойти против одобрения Великой княжны ваш батюшка не мог.

— Именно. Сказал, то ладно, что пускай, незамужней женщине можно. А потом мой долг — рожать детей и заниматься домом. И я… я просто представила, что вся моя дальнейшая жизнь… это ужасно!

— Сочувствую.

— Смеетесь?

— Ничуть. У меня три дочери. Старшая обожает ленты для волос, какое-то кружево, шляпки… а средняя заявила, что ничего этого ей не надо. Она желает стать землемером. Супруга в ужасе. Но надеется, что та передумает.

— А вы?

— А мне кажется, что люди весьма различаются. И у каждого свой путь к счастью, — сказал Карп Евстратович. И ведь не соврал. Ну или так умело, что я не понял.

— Дед также говорит, — Одоецкая произнесла это куда спокойнее.

— Он помог вам сбежать?

— Нет. Я… понимаете, в госпитале… я ведь не только в тот ходила, в который меня дедушка устроил. Нет, нет. Я его не подвела. Я работала, но там ко мне относились…

— Снисходительно?

— Именно. Там имелись свои целители. Весьма хорошие. Сильные. И они деду не отказали, но и допускать до работы меня не стремились. Так, по малости. Перевязки делать. Развлекать болезных беседами. И только в чистые палаты, к людям достойным. Но были там и студенты-медики. Они меня и пригласили работать вне госпиталя. Они открывали бесплатные врачебные кабинеты, где и принимали всех, кто приходил. С одной стороны, это практика. И возможность раскачать дар, увеличить личную силу. И в целом… с другой — шанс для простых людей получить помощь целителя.

— Это незаконно. У вас ведь не было лицензии.

— Была. У… у Грозового… это псевдоним. Он закончил университет. И имел право практиковать, как и учить. Он открывал кабинет под своим именем, а работали в нём мы. И поверьте, мы много полезного сделали!

— Верю, — согласился Карп Евстратович. — А дальше? Вы сближались с новыми друзьями, верно?

— Да. Они нисколько не походили на тех, с кем я имела дело прежде. Это было так… так необычно! — она кривовато улыбнулась. — Впервые со мной обсуждали не брачные перспективы какого-нибудь овдовевшего князя или чьего-то родственника, а действительно важные вопросы. Мы говорили о бедственном положении народа. О том, как тяжело приходится тем, кто работает на фабриках. И не легче тем — кто остаётся на земле. О том, почему получилось так, что большая часть страны прозябает в нищете. А меньшая, получив в свои руки богатства, не стремиться потратить хотя бы малую их толику на улучшение жизни прочих. Наоборот, они лишь со всё возрастающей жадностью пытаются эти богатства преумножить, чтобы потом спустить на наряды, фейерверки, драгоценности…

— Дорогая княжна, я в курсе, — прервал её Карп Евстратович. — Извините. Просто вы устали. Мне в ближайшие дни отдых в принципе не грозит. Так что давайте не будем тратить время на прокламации. И так, вас вовлекли в помощь народу? Верно?

— Да. Я… я помогала. И не стыжусь этого.

— И не надо. Это весьма похвально. Более того, скажу, что сейчас идёт работа над проектом, который предусматривает открытие уездных государственных лечебниц по всей стране. И привлечение молодых людей к работе. Причём Гильдия Целителей готова пойти на уступки и предоставить временную лицензию тем, кто сдаст упрощённый экзамен. То есть, ваши друзья смогут работать сами, без прикрытия старших… товарищей, но вполне легально и с оплатой. То же самое со школами. Да, это дело не года и не двух, но в перспективе должно переломить ситуацию.

Глаза Одоецкой вспыхнули. Она аж вперёд подалась.

— Кстати, именно ваш дед и возглавляет рабочую группу. Но мы не о том. Дайте я предположу, что было дальше. Работа вас увлекла. Ваша натура требовала действия. А ещё, что бы вы ни делали, число страждущих не уменьшалось. И вы пришли к пониманию, что сколь бы великим целителем ни стали, вас не хватит на всех. Что менять надобно саму структуру. Глобально. Так?

— Д-да… но…

— Не вы первая, Татьяна Васильевна, не вы, боюсь, последняя. Это уже давно не новость, что они умеют натолкнуть на правильные мысли. Сперва, полагаю, беседы были вполне умеренного толка. Скажем, о реформах, которые облегчат участь народа. Затем о том, что правительство сознательно не желает проводить эти реформы. С каждым разом разговоры становились всё более радикальными. И вот кто-то бросил мысль, что, если система так дурно работает, надо сломать её. Всю. От основания. Разрушить плохой старый мир и построить хороший.

— Я… не одобряла путь насилия, — сухо произнесла Одоецкая, которая, кажется, на жандарма обиделась. А за что? Правду же сказал.

Хотя с женщинами поэтому и сложно. Вроде правду сказал, а всё одно виноватый.

— Верю. И всецело одобряю. И понимаю, что перемены нужны, — а Карп Евстратович, похоже, умел ладить с женщинами куда лучше меня. — И они будут. Там тоже пришли к правильным выводам.

Он указал пальцем на потолок.

— Но мы к вам переходим. Итак, с одной стороны собратья по грядущей революции, с другой — ваши родители и жених. В какой-то момент вам стало тяжело существовать в двух мирах. И вы решились бежать.

— Не совсем. Решительности мне никогда не хватало. Я… я ведь пыталась быть хорошей дочерью. И Герман где-то был мне симпатичен. Он умный. Серьёзный. И в целом не то, чтобы полностью разделял мои взгляды… скорее он придерживался умеренно-либеральных, понимая, что реформы назрели и… не важно.

Ну да, замечательный жених.

Вот только невеста дала дёру. И опять я ни фига не понимаю. Ладно, если б он вызывал отвращение, а родители настаивали. А тут чего не так-то?

— Вы встретили кого-то… другого? — очень осторожно поинтересовался Карп Евстратович.

И по тому, как вспыхнули щёки Одоецкой, я понял — угадал. Что ж, тогда многое становится понятно. Если большая любовь, то здравый смысл бессилен.

— Он… да, я влюбилась! — Татьяна Васильевна вскинула голову. — И не стыжусь этого! Я…

— Помилуйте, кто ж вас тут стыдит. И ваши сердечные дела меня интересуют исключительно в плане общего влияния на ситуацию, в которой они оказались. И если к оной отношения не имеют…

— К сожалению, имеют, — краска схлынула со щёк Одоецкой и она опустила голову. — Если бы вы знали, какой дурой я была…

Кажется, теперь смутился Карп Евстратович.

А я ляпнул:

— Девочкам можно…

И заработал полный гнева взгляд. Прям хоть уходи. В теории, конечно, можно и уйти, оставив Тьму слушать, но это ж не честно.

— Извините, мне… надо быть сдержанней, — Татьяна подняла одеяло повыше. — Но это всё… понимаете, в тот вечер я вдруг ясно осознала, что не смогу. Я стояла перед зеркалом. Смотрела на себя. Шёлковое платье. Драгоценности… матушка обсуждала, что на помолвку допустимо надеть только жемчуга[2], но вскоре я смогу позволить себе выбрать что-то более впечатляющее. И я понимала, что всё это глупо… и её рассуждения о свадьбе. О том, что нужно будет добавить в приданое и можно ли заменить рубиновый гарнитур изумрудным, поскольку изумруды мне куда больше к лицу, но рубины — это подарок от бабушки. И это такое вот… я чувствовала себя в ловушке. Понимаете? А ещё осознала, что помолвка — это ведь слово. Обещание. Нельзя нарушать данное слово.

— И вы сбежали.

— Да… прямо, как была, в бальном платье, в этих жемчугах… матушка дала мне свою нить, которую получила в подарок от своей матушки, а та от своей…

Вздох.

— Я… я сказала, что мне нужно… нужно побыть одной. Немного. Что я волнуюсь. А сама позвонила другу… тогда я думала, что он мне друг. И он сказал, что всё устроит. Чтобы я выждала десять минут и дальше выходила. Я спустилась на кухню. Выбралась через чёрный ход. И села в машину, которая меня ждала. Вот… я знала, что отец будет искать. Я… я оставила письмо. Я попросила прощения. Сказала, что не вижу дальнейшего пути в замужестве. Что собираюсь посвятить свою жизнь служению народу. Просила меня не искать. Обещала писать. Я держала обещание.