Медь и серебро - Медведская Наталья Брониславовна

– Сынок, ты всё философствуешь, ищешь смысл жизни, бытия, но свою жизнь не наполняешь смыслом, так и профукать её недолго.

Данила оказался не первым и не последним человеком, осознавшим, что потерял, когда уже стало поздно, и ничего не исправить. Но горе у каждого своё, он впал в депрессию настолько, что больше не мог преподавать, забросил научную работу и перестал выходить из дома. Уволившись из университета, целыми днями лежал на диване, отвернувшись в стене. Глядя на угасающего отца, Александр после заслуженных упрёков заявил:

– Мама очень любила тебя и считала твою работу важной. Да ты совершил много ошибок, не находил для нас времени, но она знала, что ты нас любишь и никогда не предашь, поэтому не смей так распускаться. Ты сам говорил: сознание человека сохраняется и после смерти, а душа вечна – значит, мама не исчезла, погибло лишь её тело. Твои слова! Ты доказывал это в своих работах. Разве тебе не стыдно будет, когда встретишься с ней в вечности. Не дай мне окончательно разочароваться в тебе отец! Не можешь больше преподавать, найди другое занятие, смени обстановку.

Слова сына встряхнули Данилу, спустя два дня после этого разговора, он поехал в станицу, решил, что достаточно поработал головой, пора занять руки, вспомнить чему учил отец. Так невольно он выполнил желание отца, продолжил его дело. Приходил в себя Данила медленно, будто просыпался от тяжкого сна. Его немного взбудоражил воришка, повадившийся в сад за фруктами. И воришка же, оказавшийся необыкновенной девочкой, окончательно пробудил угасший интерес к жизни.

***

– Соседи, ау, – позвал хозяев Данила Сергеевич. Поставив табуретки на траву, отпер задвижку калитки, крикнул снова: – Миша, Поля вы дома? Я могу к вам зайти?

Из летней кухни, стоящей рядом с большим нарядным домом из белого кирпича, выглянула Полина, небольшой полноты женщина лет пятидесяти. Сдвинув на затылок ситцевый платок в чёрный горошек, прищурила голубые глаза.

– Данила, ты что ли?

– Он самый. – Приподняв над штакетником табуретки, добавил: – Вот обещанное принёс. Впустишь?

Соседка махнула рукой.

– Заходи. Мог бы и не спрашивать. Мы тебе всегда рады. – Повернув голову в сторону сада, зычно позвала: – Миша, если нарвал ягод, то иди, встречай гостя.

Данила Сергеевич ухмыльнулся: его всегда поражало, как внутри такой маленькой женщины помешался басовитый гулкий голос, совершенно не подходящий не только к фигуре, но и к миловидному лицу.

В проходе между домом и кухней появился невысокого роста лысый мужичок, одетый в широкие шорты. Его круглое, как большой арбуз пузо, нависало над резинкой шорт. В руках он держал ковшик, доверху наполненный ежевикой.

– Сергеевич, привет. Ты как раз вовремя. Поля пирожки с ежевикой затеяла. – Вручив жене ягоду, Михаил забрал у гостя табуретки. Рассмотрев работу Данилы, удовлетворённо хмыкнул: – Не хуже отца смастерил. – Погладив фигурные резные ножки табурета, провёл ладонью по гладкой наборной древесине сиденья. – Такой красоте место в музее, а не на кухне.

Довольный похвалой Данила улыбнулся.

– Скажешь тоже, но я рад, что угодил.

Поставив табуреты у стены, Михаил показал на обеденный стол под виноградной беседкой.

– Присаживайся. Позавтракай с нами. Таких пирожков, как у моей жены, ты нигде больше не попробуешь.

Даниле есть не хотелось, начаёвничался с Олей, но отказываться не стал, во время еды удобнее всего приступить к расспросам.

– Не откажусь. Давно домашней выпечки не ел. – Сев за стол, Данила оглядел уютный двор, ухоженный палисадник с цветущими розами. – Хорошая у тебя хозяйка, а дочка матери помогает?

Михаил провёл по столешнице пальцами, вздохнул.

– Сами пока справляемся и с подворьем, и с садом. Молодые работают, им некогда.

Данила не стал говорить, что и Михаил, и Поля тоже работают, вопрос задал лишь для затравки разговора.

– Ну да, ну да. Я вот хоть моложе и посвободнее вас, а подворье своё запустил. Пора бы порядок навести. Миша, ты не мог бы тример одолжить, траву хочу в саду выкосить.

Михаил погладил лысую, как у гостя, голову, в круглых карих глазах, утопающих в полных щёках, промелькнуло одобрение.

– Это хорошо, что интерес не только к столярничанью появился. С триммером умеешь обращаться?

Данила покачал головой.

– Это сложно?

– Навык нужен.

Данила задумался на пару секунд, потом, будто вспомнив, заявил:

– Послушай, а твой зять ведь нанимается косить. Я хотел бы его попросить. Это возможно? Я хорошо заплачу.

Из кухни вышла Полина, неся на блюде румяные поджаристые пирожки.

– Ему бы деньги точно не помешали. – Она явно слышала разговор мужчин в открытое настежь окно кухни, выходящее во двор. – До школы остался месяц, а близнецам ещё ничего не куплено. Мы, конечно, поможем, но и ему надо постараться.

Михаил зло прищурился, его глаза стали похожи на узкие монголоидные глаза гостя.

– Постараться! Этому козлу много стараться придётся, чтобы Катя его простила. У меня кулаки чешутся, стоит только его увидеть. Если бы не дочка и внуки прибил бы сразу.

Водрузив блюдо с пирожками на стол, Полина разлила горячий компот по эмалированным кружкам.

– Угощайся, Данила. А ты помолчи, хоть бы гостя постесняйся. Зачем ему знать о наших проблемах.

Михаил откусил кусочек пирожка, обжёгся, охнул, сердито произнёс:

– Ты думаешь сосед глухой? Три месяца назад Катин и твой ор половина улицы слышала.

– Слышала ну и что. А всё равно перед людьми стыдно.

Данила покачал головой.

– В жизни всякое бывает, незачем вам стыдится. – По наитию стараясь подвести разговор к Гараниным, продолжил: – Вы-то ни в чём невиноваты, это всё та женщина.

Полина опустилась на табурет, скрестила руки на груди.

– Понятное дело это змеюка Лидка совратила Егора, ей не впервой такое проворачивать, не он первый попался на её удочку и не последний. Но от этого не легче. Был бы умнее, ценил бы семью, не поддался бы соблазну. Дочку здорово подкосило его предательство, такое трудно простить.

Михаил с досадой крякнул.

– Простить! Я бы его так простил оглоблей по хребту. Летел бы он у меня к своей мамочке на хутор как молния. Но что я могу сделать, – он мотнул головой в сторону жены. – Четыре бабы как начали голосить, аж уши заложило. А зять и рад такой защите, в ноги Кате упал и давай клясться: «Всё осознал, только тебя и детей люблю, жить без вас не могу. Никогда больше не посмотрю в сторону другой женщины, ты для меня единственная. Прости, меня, будто околдовали, ум за разум зашёл».

А дочка дура и поверила.

Полина сняла платок с головы, вытерла им вспотевшее лицо.

– Поверила, потому как любит его и не хочет девочек без отца оставлять. Как она их одна поднимать будет? Ты об этом подумал?

Михаил рассердился

– А мы на что? Чего ты нас списываешь? Неужто родной кровиночке не подсобим.

Полина покачала головой. В отличие от рано облысевшего мужа, В её в густых чёрных волосах не было и намёка на седину.

– Мы уже не так молоды, да и заработки наши по нынешним меркам маловаты, а внучки, как только в школу пойдут, им многое потребуется. Да на одних костюмах к бальным танцам можно разориться. Егор здорово накосячил, по всем фронтам виноват, но раз вернулся и раскаялся, а Катя его приняла, наше дело согласиться с её решением.

– Раскаялся он, – сплюнул Михаил. – Чего же он три месяца не вспоминал про жену и детей? Околдовали его бедненького. Тьфу! Как и другие козлы повёлся на фигуру и смазливое лицо Лидки. Стоило ей позвать, собачонкой за ней побежал.

– Вот именно, – усмехнулась Полина. – Как и другие до него поступил. Недаром говорят: эта змея умеет мужиков привораживать, не просто так они по ней с ума сходят, чем-то ведьмовским она обладает. Да Лидка красивая, но красивых баб много, но к ней как умалишённые липнут, словно мёдом намазана. Вот скажи, Данила, разве это нормально, когда почти вся станица Анапская в курсе, кто такая Гаранина, её проклинают и стараются не общаться, но стоит ей на кого глаз положить, тот начинает с ума сходить. Что-то ведь тут нечисто?