Костёр и Саламандра. Книга третья (СИ) - Далин Максим Андреевич

— Что это? — еле выговорил шеф газетёров, показывая взглядом на громадный череп с глазом. Глаз начал разлагаться — и выглядело всё это даже живописнее, чем сразу после пожара.

— Видимо, один из демонов-стражей, — сказал Валор тоном школьного учителя. — Пожирателей душ. Здесь их прикармливали, чтобы они позволяли выйти в мир людей и вселиться в мёртвые тела своим адским подопечным. Любопытно, кстати, где люди Хаэлы умудрились раздобыть такую экзотическую оболочку… Ну, над этим наши люди работают, они выяснят, каким образом здесь создавали всю эту мерзость. Мы примем меры к тому, чтобы разочаровать желающих повторить опыт.

В общем, долгой экскурсии не получилось. Вскоре драгоценный мессир дипломат и его свита выглядели так, будто их тыкали носом в нужник: тошно до полной нестерпимости — и уже жаль, что согласились на это дело. Едва держались.

А чего ждать от людей, которые даже на костяшек и мою собаку посматривали с опаской!

Простые газетёры смотрелись лучше всех: этим было интересно. Они делали светокарточки даже самой отъявленной мерзости… я неточно выразилась: они особенно тщательно делали светокарточки отъявленной мерзости, они даже порывались как-то немного поправить какие-то гнусные останки, чтобы лучше смотрелось на снимке. Они были любопытные, им было интересно, — любопытство побеждало и страх, и отвращение — этих мы зауважали, особенно лохматого парня, который носил широченный галстук в ярко-красную полосочку. Мэтр Ликстон, газета «Перелесская сойка». Я спросила, почему сойка — он объяснил, что сойка знает новости лучше всех. Пообещал поделиться светокарточками с коллегами из Прибережья, раз уж такое дело. Профессионалы — народ приятный.

Но аристократам всего этого было многовато. И мы их великодушно пригласили отдохнуть и пообедать.

С нами. И с пленными.

А почему нет, собственно? Да, тут у нас пищу готовили два сильно кулинарно одарённых диверсанта, а помогали им пленные поздоровее. И было бы как-то дико требовать, чтобы они готовили какие-то особенные разносолы для аристократов, тем более что мы с пленными офицерами ели ту же самую кашу с копчёной свининой — и никто не умер.

Хотя до дворцовой кухни этой стряпне и далеко.

Но я честно не понимаю, почему может Ланс, у которого родословная, как у принца крови, и его боевые товарищи, среди которых пятеро баронов, а дипломаты страны, которая устроила весь этот ужас, не могут.

Мы устроили обед под открытым небом, как вчера делали. Референт Вэгса заикнулся, что, быть может, стоило бы пойти в штабной корпус, — наши поржали, Валор очень любезно объяснил, что там никто есть не сможет. И они сидели на мешках с крупой, покрытых шинелями, с мисками на коленях, очень прямо, будто боялись вместе с осанкой потерять и перелесское достоинство.

И у них эта каша явственно в горле застревала. С адским дымком, я понимаю.

И получилось, что разговор у нас шёл с газетёрами, а их эскорт смешался с нашими пленными — вышло непринуждённо до острой боли, потому что как-то уж особенно откровенно.

А резанул дипломатам именно Ланс. Который имел право на все двести процентов — и у которого с рассудком за последние часы стало совсем хорошо.

— Вы что же, мессир Вэгс, — сказал Ланс, уплетая кашу, — считаете, что угощение вам не по чину?

Вэгс, которому мы Ланса уже давно представили, сделал самую дружескую и почтительную мину — с оттенком этакой скорби, о том, что приходится с юношей из ближайшего окружения государыни беседовать в совершенно неподходящем месте:

— Ну что вы, прекраснейший мессир барон…

— Вообще-то могли бы легко избежать, — сказал Ланс. — Вы ж знали, куда ехали, Вэгс. Что люди здесь: раненые, больные, может, умирающие. Которым ваше руководство, ваш король, элита ваша такие замечательные вещи готовили, что я поминутно Бога благодарю за их неудачу. Знали?

Вэгс чуть пожал плечами, улыбнулся беспомощно, мол, что ж, знал, в общих чертах.

— Тут и ваши солдатики есть, так-то, — продолжал Ланс. — И гражданские. Несчастные мужики из Чащобья, что под раздачу попали. Их просто вывозить было некогда, понимаете? А что они перелесской элите — десятком больше, десятком меньше… Ну и решили их под нож пустить, чтоб не болтали, — и крикнул в толпу: — Правильно я говорю, лешак?

— А то ж, мессир, — с готовностью отозвались оттуда.

— Ну вот, — сказал Ланс. — Вы знали. Но бутылки эля раненым не прихватили. Флакончика бальзама обезболивающего. Куска хлеба… вот как так вообще?

Они растерялись. Это как-то уже и выходило за дипломатический протокол напрочь.

— Вы только не подумайте, что это я у вас прошу, — сказал Ланс. Я знать не знала, что у него может быть такой тон. — Наши доставили. И ещё доставят. Я просто удивляюсь, что вы не задумались и что кривитесь от хлеба с дымом. У вас же элита пропахла адом насквозь, удивительно, как это вы ещё не принюхались.

— Рандольф мёртв, — сказал Вэгс, меняясь в лице. Всё-таки нервы сдали. — И его… адские приближённые… мертвы или вскоре умрут. Это никогда не повторится, мессир Ланс.

— А вы уловом-то не хвастайтесь, пока он не в корзине, — хмыкнул Ланс. — Рыбка и сорваться может. Или вы собираетесь всю элиту под корень вырезать, добрый человек?

Как в воду глядел.

А Вэгс со своим референтом и шефом газетёров дружно решили, что ночевать на закрытой базе они не будут. Лучше в лесу, но тут — не будут. Клай меня насмешил до слёз, отозвав в сторонку и сказав тоном столичной портовой торговки рыбой: «Баре брэ-эзгають!» — но всерьёз никто, конечно, не стал их останавливать.

Уже перед отъездом я взяла Ликстона, он прихватил светописец, — отличный, лёгкий, как раз для корреспондента, на складной треноге — и мы с ним сходили в штабной корпус. Он был молодец, не блевал, не падал в обморок и смотрел на меня с обожанием за то, что я всё показываю. И я ему показала и человеческие головы, и кое-каких тварей в спирте, и засушенные руки — и много всего в таком роде.

Он, чистый простец, даже без тени Дара, держался как некромант. Я даже сказала:

— А вы — ничего, мэтр Ликстон, не трус и не слабак. Не бегаете тошнить поминутно.

Он мне улыбнулся, очень мило:

— Так я ж, леди Карла, как подумаю, какие у нас тиражи будут — аж на душе теплеет. Вон «Северный вестник» и «Перелесская правда» побежали подышать, всё-таки слабоваты в поджилках оказались сюда зайти — значит, не будет у них таких карточек! Опять же, к нашей газете люди будут относиться как к достойному источнику, верно? Не поганые какие-то там рисунки, а светокарточки, совсем иное дело!

— Ну и молодец, — сказала я. — Тогда пойдёмте смотреть дальше.

Он с готовностью пошёл. Я его привела в кабинет, где Валор и Хельд паковали Индара и демона, оборачивали ящики мешковиной, чтобы везти с собой.

— Откровенно говоря, деточка, — сказал Валор, — я бы отпустил эту трижды грешную душу. Пусть он сам разбирается с Богом и миром. Зачем он в столице?

— Мы забираем архив Марбелла, — сказала я. — И архив самой Хаэлы. Вдруг Индар знает что-то ценное и сможет помочь разбирать бумаги…

— Предположу, что отец Грейд справился бы не хуже, — заметил Валор. — Но… ваша интуиция порой поражает меня, деточка. Будь по-вашему.

— А что здесь? — спросил Ликстон.

— А здесь, милейший, демон, который находился на теле Хаэлы, — сказал Валор. — Желаете взглянуть?

У Ликстона глаза вспыхнули, как угли. Мало того, что он сделал пяток светокарточек, — он ещё и подобрался вплотную, и подосадовал на то, что тварь шевелится и изображение на карточке может выйти смазанное. Ему было не страшно и не противно: Ликстона пожирало любопытство.

— Позвольте обратиться к вам с просьбой, милейший Ликстон? — сказал ему Валор, когда съёмка была закончена. — Очевидно, надёжнее всего было бы перевезти этот ящик в моторе, но предположу, что мессир Вэгс будет не в восторге… Ликстон взглянул на Валора, как кот на рыбью голову:

— Конечно же, они будут в ужасе, прекраснейший мессир! Это уж вы мне поверьте. Но и не надо. Мы можем отвезти ящик на мотопеде! Поставим в съёмную тележку, привяжем тросиком — и отлично довезём, не беспокойтесь. Но вы ведь отплатите мне добром за эту маленькую услугу, не так ли? Вы позволите сделать ваш светописный портрет, мессир Валор?