— О, соболезную, — произнесла я. — Сожалею вашей утрате. Но…
Я шагнула к нему и оказалась близко-близко. Практически вплотную, почти касаясь его одежды.
— Но вы можете жениться и завести своих детей, — произнесла я вкрадчиво и тихо.
— Нет, нет!
Ивар даже зажмурился и отчаянно замотал головой.
— Вы же знаете, — забормотал он, растеряв всю свою холодность, — вы же видели…
Произнести он не смог.
Зато сорвать перчатку с руки — да.
— Не должно рождаться уродов с… этим, — выдохнул он, демонстрируя мне чешую.
Он краснел и бледнел, наблюдая за моей реакцией.
Вот, значит, почему он перчатки не снимал. Ну, это все объясняет…
— Пятно на теле — это такая мелочь, в сравнении с благородством души, — заметила я, проведя по темной чешуе пальцем.
Ивар поспешно отнял у меня руку, спрятал ее за спину, словно мои слова обожгли его.
— О, нет! Нет! — прошептал он, отступая от меня. Взгляд его был исступленный и безумный, словно он не верил в то, что я не оттолкнула его за уродство. — Я слишком привык жить с клеймом урода! И я не благороден, нет! Я урод, насквозь прогнивший мерзавец! Спросите-ка тех, кто имел несчастье со мной познакомиться поближе!
— Мне плевать, что они скажут, — отчаянно и твердо ответила я, упрямо делая шаг Ивару навстречу снова. — Я знаю вас, как милосердного и доброго человека. И на мой взгляд, вы заслуживаете счастья как никто иной.
— О моем милосердии ваш братец послушал бы с большим интересом, — усмехнулся Ивар и протянул мне руку.
В его ладони красными каплями крови сверкнуло рубиновое колье.
— Он больше не потревожит вас, — произнес Ивар, вкладывая колье мне в руки.
— Благодарю, — прошептала я одними губами.
И вдруг безотчетно поймала его пальцы и крепко сжала их.
И он не нашел в себе духа отнять их у меня и лишиться такого желанного прикосновения.
Мы стояли друг напротив друга, взволнованные, порывающиеся сказать друг другу важные и главные слова, и захлебывающиеся своим смущением и волнением.
— А вы изменились, — заметил Ивар, всматриваясь в мое лицо. — Однажды я отпустил, позволил убежать испуганной бледной девчонке. Думал — пропадет мотылек. Но вы выдержали. Выстояли. Вы сражались за свою жизнь и победили, графиня Рубин.
Он снова криво усмехнулся и несмело погладил мои пальцы.
— Из нищенки сделаться графиней Рубин, — задумчиво повторил он мое имя. — На это способны единицы. Если вообще кто-нибудь способен кроме вас.
— С вашей помощью, — сказала я. — Это вы меня спасли. Вы. Сама я не выбралась бы. И вы говорите, что не добры?
— Я увидел беспечного невинного мотылька, попавшего в передрягу, влипшего в такую паутину, какой не заслуживал. Такое чистое создание не должно было погибнуть, растерзанное нашими грязными руками. Я не мог поступить иначе.
— Ваша матушка сделала ставку не на того сына, — заметила я. — Вероятно, задумай она женить на мне вас, у нас бы все сложилось. Она в своей любви к Натану слепа.
— Она тоже мертва.
— О, простите…
Я чуть пожала его руку, и он ответил мне чуть слышным стоном.
— Нам нельзя, — побормотал он, как в мучительном бреду. — Даже думать нельзя о том, что…
— Отчего? — безжалостно спросила я, видя, как он борется с искушением.
— Наши дети, — выдохнул он мучающую его давно мысль. — Мои дети… они будут поражены той же порчей, что и вся моя семья. Что и я. Как Натан и Ида. Рано или поздно их потянет друг к другу, и устоять они не смогут. А значит, наплодят таких же уродов, что и сами. Ваш ребенок… он будет чист. Натан был чист, когда зачал его. И если не будет родной крови рядом в виде соблазнительной самки, ваш сын женится на обычной женщине, и проклятье с рода будет смыто. Я просто не имею права, — мучительно выкрикнул он, — касаться вас! И продлевать свой род…
— В моем положении, — вдруг выдохнула я, привлекая Ивара к себе, не соображая, что делаю, — забеременеть от вас невозможно.
Он жарко дышал мне в губы.
Жарко, обжигающе.
— Ну же, ваша милость, — произнесла я еле слышно, лаская его напряженные плечи. — Вероятно, у нас больше не будет… шанса.
Он не вынес этой пытки.
С ревом он заключил меня в объятья, впился мне болезненным поцелуем в губы.
И я прильнула к нему в безумном порыве, отвечая на его грубую жадную ласку и растворяясь в ней.
Потому что только сейчас я ощутила каково это — любить.
Он безошибочно отыскал мою комнату.
Словно знал, где я живу. Где провожу время. Где сплю, думаю и жду…
Его руки были сильными, жесткими, грубыми. Но не жестокими; прикосновения к моей коже были мягче шелка.
Платье на мне он просто разодрал, не имея терпения справиться с завязками и пуговицами. Я осталась в одной сорочке, но холодно мне не было. Кожа пылала, словно страсть его передалась мне и заставила кипеть кровь.
Голодными губами впился в мою шею, оставляя алые следы обжигающих поцелуев.
Вместо того, чтоб бросить меня в постель, поднял, прижал к стене.
Мои ноги обвили его, и я сама удивилась, как естественно и бесстыдно я это сделала.
Страсть его была грубой и жесткой. Она опаляла, она мучила и заставляла наслаждаться.
Но от этой жесткости ласки ощущались так остро, что я выкрикнула во все горло, ощутив первое — самое желанное и сладкое, — первое проникновение.
Господи, как я хотела его!
Я обвила его руками и ногами, вцепилась в его одежду ногтями, и вздрагивала от каждого его движения, от каждого толчка в мое тело, потому что наслаждение было острым, как касание лезвия.
Я целовала его горячие губы, сходя с ума от его близости, от его запаха, от жара его рук.
И кричала, кричала, когда он отстранялся, чтобы вдохнуть немного остужающего прохладного воздуха.
Так хорошо мне не было никогда.
До слез, до жалких стонов, до дрожи, охватывающей все тело.
Его руки, поддерживающие меня под бедра, хищно сжимались, стискивая мое тело почти до боли.
А Ивар продолжал меня терзать самой сладкой в мире пыткой, упиваясь моими беспомощными воплями.
О, как я хотела его…
Потом мы оказались в постели.
Наши тела были раскалены, обжигающе-горячими, а постель — прохладной.
То неистовство, что между нами произошло, описать трудно.
Мне казалось, что весь мир для меня превратился в одно неописуемое, невыносимое блаженство.
А руки Ивара, разглаживающие мое тело, изучили каждую складку, каждую частичку меня.
Ощущая его ладонь на своем лоне, я сгорала от нетерпения и жажды наслаждения.
Я вымаливала их, приникая к его телу, принимала его в себя и выгибалась, вжимаясь в него.
Двигаясь в одном ритме, ласкаясь, обретя смелость и позволив себе быть откровенными, мы шептали друг другу слова признаний.
И кончали — мы кончали вместе, сгорая в пылу страсти, как сухие осенние цветы.
Такого наслаждения я не испытывали никогда и ни с кем…
Это и есть любовь?..
Глава 72
Поутру мы с Иваром расстались.
Мы долго не могли отпустить руки друг друга.
Проведенная ласках и нежности ночь не оставляла нас.
Длилась в памяти и в сердце.
Я не плакала.
И Ивар был молчалив и собран.
И все тепло, что было между нами этой ночью, теперь было заключено в наших руках, сжимающих пальцы друг друга.
Я проводила его до самых ворот.
Там слуга подал ему коня, и Ивар взлетел в седло одним движением.
Но и тогда мы снова взялись за руки, будто не в силах были расстаться.
Холодный осенний ветер трепал мне волосы и застилал лицо.
И это было хорошо.
Потому что так было не видно моих слез.
— Ты заслуживаешь счастья, как никто другой, — произнесла я.
Он упрямо мотнул головой.
— Я не создан для счастья. Я… живу долго, — внезапно признался он. — Ты же понимаешь, что я… не совсем человек. Моя благородная кровь дала мне не только уродство, но и долголетие. И ничего хорошего в этой жизни я не видел. Ни одного светлого пятна. Ни единого счастливого дня. Кроме сегодняшнего.
