Моё.
— Не знаю, милое дитя, — сказал Авис грустно. — Помоги вам Господь.
Перед тем как уйти, мы с Клаем собрали мою пропитанную адом форму и сунули её в печь. Поверх галифе я положила алую куртку Хаэлы. Авис зажёг от лампады лучинку, шевеля губами, — наверное, просил Бога всё тут очистить — и поджёг грязные тряпки.
И мы снова учуяли, как пахнет адский дым. Авис распахнул дверь на двор — и мерзкий запах дыма смешался с запахом мелкого холодного дождя. Я стояла на пороге и пыталась понять: почему же дождь, когда должно вовсю сиять солнце — в честь нашей победы?
Что же небеса оплакивают?
Туфельки казались совсем невесомыми после кавалеристских ботинок. И я поняла: стоит наступить в лужу — тут им и конец. Клай тоже понял — по-своему: накинул на меня плащ-палатку, а потом сгрёб и поднял.
И нёс до мотора на руках. Фарфоровый и бронзовый воин.
Я даже не попыталась возмущаться.
Дипломатов мы, кажется, слегка шокировали. Или не слегка. Зато здорово порадовали кавалеристов, живых и фарфоровых. Валор открыл передо мной дверцу мотора с нашей прибережской короной, я уселась рядом с ним и с мессиром Вэгсом, Тяпке было тесно, она крутилась и вертелась у нас в ногах, Вэгс отодвигался и отодвигался — и в конце концов мы с Валором устроили мою собаку на коленях.
Сыпал дождик, мелкий и серый, как пыль, и газетёры паковали светописцы и прочее оборудование. Только Ликстон ещё успел несколько раз щёлкнуть Ланса — в обнимку с фарфоровыми кавалеристами, рядом с костяшкой, с весёлой и злой улыбкой. Ликстона, кажется, беспокоил только пасмур: вдруг для карточек недостаточно света, даже со вспышкой. Этот ушлый тип как-то ухитрялся не бесить наших прибережцев. Даже Ланс перекинулся с ним парой слов — с другими газетёрами, а тем более с дипломатами, он по-прежнему не разговаривал.
Кавалеристы строились в походный порядок. И Ильк лихо, как другой фарфоровый красавчик когда-то давным-давно, свистнул и запел:
— Приедет милый друг ко мне
На механическом коне.
Ах, мама, даже на войне
Любви есть место!
Сверкает сталь, сверкает взгляд,
Медали весело блестят —
Готов и в бой, и на парад,
И в храм с невестой!
Клай и кавалеристы подхватили припев — и Ланс с ними. Я только удивилась: когда он успел выучить слова! А Шкилет вскинул череп, будто хотел заржать, — и я подумала, что было бы очень забавно уговорить Фогеля вставить Шкилету такой же органчик, как Тяпке. Пусть ржёт, ему, наверное, будет радостно.
Клай весело махнул мне рукой. Я бы тоже должна была радоваться, но проклятущий дождь доломал меня, душу накрыло серой тоской. Вместо того чтобы весело ждать встречи с Виллеминой, я думала о том, как ей было холодно и одиноко все эти дни… о том, как водяная пыль сеется на адский пепел, как дождь сыплется на останки наших несчастных огнемётчиков… о Триксе, о близнецах, о потерях, про которые я ещё не знаю.
Кто из наших друзей ещё погиб…
Живой водитель не гнал мотор, как любили гонять фарфоровые, — мы ехали, по моему ощущению, слишком медленно. Я прислонилась лбом к стеклу, гладила Тяпку, задремавшую у нас с Валором на коленях, слушала, как Валор толкует Вэгсу о необходимости сумеречной защиты, — и мне хотелось в седло к Клаю, или хоть к Ильку.
Несмотря на дождь.
Когда весь наш торжественный кортеж выехал на большой проезжий тракт, ведущий на запад, нам встретились идущие к Жемчужному Молу войска. Междугорские тяжеловозы, тёмные и блестящие под дождём, тянули пушки, а по мокрой дороге молодцевато маршировали солдаты. Радостно махали руками некрокавалеристам, наши парни отвечали им таким же дружеским и весёлым приветствием.
А я думала: зачем они туда идут? Ведь Перелесье должно вывести оттуда войска?
Кто-то снаружи закричал: «Драконы! Драконы!» — и перелесские кавалеристы потрясённо заорали на разные голоса. Я удивилась, подумала, что выходит странно: на нашей старой базе драконы и не вышли, и вообще не показывались людям, а на полпути к столице, значит, вдруг форсят… Но долго размышлять не пришлось.
Это были не те драконы.
Они низко опустились, качая крыльями, как у них полагается приветствовать жалких существ, что ходят по земле, — и даже в пасмурном небе, в пелене дождя, полыхнула яркая медь. Это были южные драконы.
Мало того: это были мёртвые южные драконы.
Мой старый дружок Лаурлиаэ — и, видимо, ещё один бедолага, давший опрометчивую клятву и погибший в нашем небе. Фогель научился поднимать драконов, подумала я. И если я когда-то верно поняла и аглийе, и Далеха — эти ребята теперь наши, совсем-совсем наши. Гвардейцы Виллемины.
Может, поэтому они нас встречают.
Серебряные междугорцы, наверное, улетят, как только станет понятно, что война закончена. А вот эти — останутся.
Знак?
— Что это за… ужас? — вполголоса спросил Валора Вэгс.
— Никакого ужаса, дорогой граф, — сказал Валор невозмутимо. — Я ведь не так уж и ужасен, верно? Вот и они — фарфоровые аглийе, только и всего. Наши товарищи и союзники.
Вэгс содрогнулся и попытался скрыть это любезной улыбкой. Взял себя в руки за время пути.
Когда мы въезжали в столицу, неожиданно распогодилось. Дождь перестал, даже солнечные лучи пробились сквозь облака. Я опустила стекло — и в мотор ворвался ветер, очень свежий, пахнущий дождём и морем. Мостовые были ещё темны от влаги, блестела мокрая зелень — нас встречала заплаканная, но улыбающаяся столица: все, от портовых мальчишек до почтенных дам, глазели на кортеж и махали нам вслед. Девушки-цветочницы бросили нашим кавалеристам букетики фиалок, а за ними — и другие горожане.
Дарили цветы фарфоровым воинам. Лансу и Майру, гарцевавшим на костяшках словно по плацу на параде, поймавшим цветы с небрежным изяществом. Клаю и Ильку, другим парням со сколами и трещинами на закопчённых лицах. Бросали мальвы и фиалки на капот и крышу мотора с прибережской короной.
Перелесцы как-то стушевались, оказавшись внезапно позади всех, и уж совсем в хвосте плелись мотопеды, скинув скорость, треща и рыча, как раздосадованные звери. Я подумала, что весь город сейчас явственно видит, кто тут победитель.
На площади у Дворца нас встретил гвардейский караул — и встретить вышли Раш, Лиэр, Норис, Андор и какие-то мессиры… не то чтоб миродержцы, но явно миротворцы, в роскошном штатском, очевидно из дипломатического корпуса.
Жейнар, в жандармской форме и золотых очках специального назначения, поломал весь этикет, рванув вперёд, чтобы придержать стремя Лансу.
— Сестра говорила, пусть хоть фарфоровый придёт!
Ланс доломал церемонию, спрыгнув с коня, — и они обнялись, наши названые братья. А из-за спин мессиров миротворцев вдруг выпорхнула Мельда, которой явно не полагалось здесь быть, — и раньше, чем кто-то успел среагировать, Ланс и Жейнар обняли её тоже.
Из-за Жейнара выглядело очень семейно. Мельда, светясь так, будто внутри неё целое солнце горело, прицепила мальву к погону Ланса.
Раш смотрел на них и улыбался: у него очень явственно отлегло от сердца.
— Ну вот, видишь — пришёл не фарфоровый, — сказал Ланс.
Он хотел поцеловать Мельду, но она смутилась, отвернулась — и Ланс попал в скулу рядом с ухом. И Жейнар хихикнул.
Норис сам открыл дверцу мотора и подал мне руку.
— Привет, Норис! — радостно сказала я.
Он широко улыбнулся. А я вдруг поняла, — и по его лицу, и по улыбке — как страшно он устал за последнее время. И я не стала спрашивать про Броука: ясно, что его тут нет потому, что нет ни одной свободной минуты.
— Прекраснейшие мессиры! — возгласил перелесцам дипломатический господин с белой гвоздикой в петлице. — Государыня примет вас в пять часов пополудни, а пока соблаговолите следовать за мной. Вам необходим отдых.
