Костёр и Саламандра. Книга третья (СИ) - Далин Максим Андреевич

Конечно, в тот день мы не добрались до столицы.

Мы прибыли на нашу базу, откуда уезжали, когда уже наступила глубокая ночь. Видимо, дракон предупредил своих, потому что нас ждали. Для перелесцев приготовили еду и палатки, где они могли бы переночевать, но дипломатов устроили на ночлег в тех самых комнатах для гостей, которые когда-то готовили для меня.

Я-то тогда ушла на ночь в часовню Ависа, а вот дипломаты и журналисты расположились здесь. Им устроили правильный ужин при свете пятилинейной лампочки — трогательный, как в зажиточном доме. Мэтр Динкл угощал утятиной с овощами, сладким пирогом и травником, я наслаждалась никак не меньше, чем голодные и уставшие перелесцы: сущий восторг была еда без мерзкого привкуса адского дыма… но во время этого ужина я поняла, что так и не привыкла к невозможности чем-то угостить Клая или Валора. А Тяпка не интересовалась ни запахами еды, ни нашими разговорами: она дремала у меня на ногах. Устала за эти дни, бедняжка.

Ланс принципиально ушёл к солдатам, живым и фарфоровым, не стал общаться с дипломатами. Я ему слегка позавидовала: там наверняка было веселее, чем за нашим столом.

А ещё меня удивило и огорчило, что Дорин не пришёл нас встретить. И не получилось спросить у мэтра Динкла почему.

Между тем Валору его положение совершенно не мешало вести светскую беседу за столом — вернее, продолжить беседу, которая происходила у них в моторе всю дорогу.

— Вы весьма кстати не мешали солдатам обсуждать впечатления, дорогая, — сказал он мне. — Как бы ни были наивны их представления о нашей работе, даже такие наивные представления помогут им несколько… гхм… дифференцировать… э-э… отделить нашу деятельность от того, чем была занята перелесская элита. И вам, прекраснейшие мессиры, осмелюсь посоветовать, было бы весьма полезно взять пример с солдат. «Отделяй!» — сказано в Писании. Одно из главных умений, данных человеку Творцом, как утверждают священные тексты, — умение отделять не только добро от зла, но и благие намерения от дурных, а человека, изыскивающего пути, от преступника и злодея.

— Боюсь, дорогой барон, эта цитата сейчас не в чести в Перелесье, — сказал Вэгс.

Бросалось в глаза, как он изменил тон: теперь он словно перестал видеть фарфоровое лицо Валора, говорил с ним, как с привычным собеседником. Только я не поняла: это потому, что Вэгс взял себя в руки и справился с собой, или потому, что Валор — такой запредельно прекрасный дипломат.

— При дворе не в чести? — спросила я.

Вэгс вздохнул.

— Что сейчас можно назвать перелесским двором, прекраснейшая леди… Я уже имел честь рассказывать мессиру Валору: перелесского двора больше нет, во всяком случае — в его обычном, так сказать, довоенном виде. Мессир Норфин счёл, что… нельзя давать шанс Тем Силам…

— В тот момент, когда Хаэла отрезала от себя одержимого близнеца, — сказал Валор, — оборвались нити весьма многих сложных обрядов, а также были развязаны многие узлы, завязанные ею через ад. Предположу, что это навело наблюдавших на многие мысли…

— Когда вдовствующая королева, мать Рандольфа, знаменитая в свете своей не по возрасту бархатной кожей, гибким станом, ясными глазами и прекраснейшими волосами, на глазах, буквально на глазах у всех превратилась в безобразную плешивую старуху, а он сам в одночасье расплылся и обрюзг так, будто из него выдернули некую несущую балку… о, это навело на мысли, мессир Валор, — сказал Вэгс. — Меня поразило лицо Норфина после того, как он получил весть… «Ты видишь, старина Вэгс, — сказал он мне, — как ад забирает у них назад и здоровье, и силу, и красоту? Прадед прав: они крали жизнь у страны, пили кровь у всех, до кого могли дотянуться, коронованные упыри…» Если он и колебался, то в тот час его решимость стала воистину стальной.

Ничего себе, подумала я. Вот, значит, одно из тех мест, куда шли годы и силы несчастных пленных… Почему меня это не удивляет?

— Рандольф и вся королевская семья — убиты? — спросил Клай.

— Все были мертвы уже к тому моменту, как мы покинули дворец, — сказал Вэгс. — И мобилизованные, гвардейцы и жандармы вместе с газетёрами, дворцовыми лакеями и кокотками, как я слышал, обшаривали особняки всех столичных аристократов. Искали тех, кто вот так моментально одряхлел или изменился лицом или телом.

— А лакеи с кокотками зачем? — спросила я.

— Очевидно! — сунулся Вэгсов референт. — Откуда солдатам знать, как аристократы выглядели вчера или позавчера. А вот челядь — она приметливая, да и девки всё обо всех знают. Думаю, сейчас всех, кто хоть сколько-нибудь замаран в союзе с Теми Силами, призовут к ответу — никто уж не уйдёт!

— Звучит не слишком весело, — заметил Валор. — Предположу, что и столица сейчас не слишком напоминает саму себя довоенную…

— Скажите, прекрасный мессир барон, нельзя ли достать немного вина? — вдруг спросил Вэгс. — А лучше — рома. День был тяжёлый.

— Увы, — Валор развёл руки. — Это же военная база, где вдобавок большая часть контингента — фарфоровые солдаты. Крепитесь, мессир.

Шеф газетёров жевал, наклонившись над столом, и, казалось, засыпал прямо над тарелкой. Дипломатам, видимо, тоже мучительно хотелось спать, но они крепились.

Мне стало жаль их.

— Простите, мессиры, — сказала я. — Я вас покину и заберу мессира Клая. Клай, проводи меня в часовню Ависа, хорошо?

Дипломаты поднялись из-за стола, прощаясь. Тяпка с заметной неохотой поднялась с моих ног и зевнула.

— Идите, конечно, — сказал Валор. — Вам необходим отдых, деточка.

Но о чём мне не думалось вовсе — так это о сне, а на дворе, где уже стояла глубокая ночь и воздух был холодный и сырой, я окончательно встряхнулась. И моя собака встряхнулась, буквально.

— Вот, значит, о чём говорил Валор, — сказала я Клаю. — Там у них сейчас всех режут, да?

— Да уж сводят счёты, не сомневайся, леди-рыцарь, — сказал он мрачно. — И мессир Валор считает, что чем дальше, тем больше… в общем, плохо в Перелесье будет. Рандольф его ранил и предал, а такие раны быстро не затягиваются… Одна надежда — на Ричарда. Годные Сумерки — большое дело…

Мы пошли к часовне.

Ночь была неожиданно тихой, хоть в лагере и горели костры. Видимо, люди сразу после еды завалились спать, а фарфоровые солдаты беседовали негромко. Дневная жара сменилась ледяной сыростью. Пахло лесом, мокрой травой, сырой землёй — острый и тревожный запах. Тёмный лес, плоский в ночи, словно вырезанный из чёрного бархата и наклеенный на подсвеченные медной луной небеса, казался мне зловещим.

Очень хотелось домой, на побережье. Тёплого и свежего морского ветра.

Огонёк в окошке часовни еле мерцал: видимо, там горели только лампадки. Зато нас встретили.

— Ричард! — заорала я радостно.

— Приветики! — сказал он с совершенно счастливой улыбкой.

Тяпка полетела к нему, и мы оба к нему кинулись, как к родному брату. Он Клаю руку пожал, а мне поцеловал, и я почувствовала и телом, и душой этот обмен… и силой, и чувствами… Как удивительно, думала я в этот момент, что наш вампир — князь Ричард, а не князь Олгрен… и как странно…

А за Ричардом вышел Авис.

Загородил собой скудный свет из дверного проёма, пропел:

— Здорово, дети Божьи! Уж как у меня душа-то болела!

И я его обняла, а Тяпка, окончательно проснувшись, прыгала вокруг.

— Здравствуйте, святой человек! — радостно сказал Клай.

— Наставник Авис, — спросила я, — а где же Дорин?

— Дома, — сказал Авис странным тоном.

Печальным и даже каким-то торжественным.

— То есть — мёртв? — расшифровал Клай горько, без всякой торжественности.

— За ним Долика приходила, — сказал Авис всё так же, будто подбирал ноты для храмовой службы. — Первый, значит, раз в жизни я духа видел, душу, то есть… призрака. Нет ведь у меня Дара ни капли, ни крошки, а вот поди ж ты. Как раз в ту ночь… когда битва была… Дорин у меня сидел, вроде как вестей мы ждали — и Долика в часовенку вбежала, светлая, лунная… И я увидел, и Дорин увидел, вскочил, а она радостно так закричала: «Мы победили! Мы победили! Дорин, побежали к папе и к мамочке, теперь можно!» И Дорин из фарфорового тела вышел, словно… не знаю… просто вышел. Легко. Я заикнулся: «Куда ж…» — а они меня обняли с двух сторон, как тёплые облачка… И Долика говорит: «Как куда? Домой, наставник Авис! Мы свободные! Скажите Карле и Клаю, что мы их целуем-обнимаем, но нас ждут!» И убежали бегом… вдвоём, смеясь… такие дела.