Семья волшебников. Том 4 (СИ) - Рудазов Александр

— Наверняка найдутся, — соврала Вероника, чтобы проповедник не расстроился.

— А ты сама, девочка, наречена? — спросил тот. — Кто у тебя любимый среди Двадцати Шести?

Вероника задумалась. Вопрос был сложный. Все боги очень разные и почти все занимаются чем-то конкретным.

Астрид вот сходу назвала бы Солару. Астрид считает себя избранницей Солары и собирается повсюду нести ее свет, когда вырастет. Но Вероника настолько четко еще не определилась.

— Не знаю… может, Юмпла? — предположила Вероника.

Юмплу она хотя бы встречала лично и точно знала, что та добрая… когда Бабушка.

— Конечно, Юмпла, — одобрительно кивнул проповедник. — Кладешь ей печенье на Добрый День?

— И еще Савроморт, — добавила Вероника.

— Кто?.. а… интересный выбор… — удивился проповедник. — А почему?

— Потому что его никто не любит. Ему обидно, наверное. А он же никого сам не убивает, он просто как главный могильщик… или директор кладбища…

— Ты права, девочка! — воодушевился проповедник. — Вот уж верно сказал Сакор Дзидоша: высшая мудрость — в устах ребенка. Савроморту и в самом деле недостает любви паствы, и его часто клянут ни за что, но он продолжает делать свое благородное дело. Его миссия как владыки царства мертвых неблагодарна, но она одна из важнейших. Смерть — это ключевой момент, когда подводятся итоги смертного существования индивидуума и делаются выводы. Ему воздается в следующем этапе его существования, если не воздалось при жизни.

— Спасибо, что объяснили, — поблагодарила Вероника.

Она бы поговорила с проповедником еще, но тут дважды пропел жаворонок. Второй рассветный час — а в третьем рассветном начнутся уроки. Опаздывать нельзя — первой сегодня история и философия магии, а мэтр Пиррье тоже очень любит поговорить и сердится, если кто-то не слушает.

Он даже заставляет записывать каждое слово, хотя это все и так есть в учебниках. Вроде бы и не самый большой повод для неприязни, но она понемногу начинала расти в Веронике. У нее плохо получалось одновременно слушать и писать.

Улица Алхимиков тянется через всю Валестру. Очень-очень длинная улица. Она переходит в широкий тракт Мудрости, который соединяет Валестру и Клеверный Ансамбль. Шесть университетов стоят совсем рядом с городом, но все-таки не вплотную, и вдоль тракта Мудрости ничего не строят, чтобы они не сомкнулись. Но он совсем коротенький и очень красивый, вдоль него разбиты сады и есть мост через речку Валестру.

Удивительное совпадение, что она называется точно так же, как город.

На этом самом мосту Веронику окликнули. У перил стоял дяденька в плаще — засаленном таком, стареньком. Такие носят бедные и не следящие за собой волшебники… или дедушка Инкадатти, когда ходит по грибы.

И Вероника бы просто прошла мимо, потому что чего ей от этого дяденьки? Ничего. Но он сам к ней повернулся, прищурился слезящимися глазами и вдруг шагнул почти что наперерез, так что Вероника даже немного испугалась.

— Свершилось, чудо свершилось!.. — залопотал странный дяденька. — Дай коснуться тебя, благословенное судьбой дитя!..

— Отстань, мелочи не дам! — крикнула Вероника.

Она поняла, что это побирушка. Мама учила, что побирушке нельзя давать деньги, потому что он их потратит на бухло, и всем станет только хуже. Тебе — потому что ты лишишься денег, и побирушке — потому что он продолжит опускаться.

— Найди работу! — посоветовала Вероника, ускоряя шаг.

— У меня есть работа! — не отставал побирушка. — Славить тебя! Дай мелочи! Сверши чудо!

— Помогите! — заверещала Вероника.

Прохожие стали оборачиваться, смотреть на них. Один пожилой волшебник остановился и нахмурился, поднимая руку со светящимся перстнем.

— Отойди от ребенка! — рявкнул он.

Побирушка рухнул на колени, как подкошенный. Глядя не на волшебника, а на Веронику, он взмолился:

— Прошу!.. Не гневайся!.. Умоляю!..

Глаза у него и раньше слезились, но теперь из них потекли настоящие ручьи. Он всхлипнул с каким-то даже надрывом, и Веронике стало его жалко. Она торопливо подала побирушке лемас и сказала:

— Ладно, только не на бухло! На бухло мама не разрешает давать!

И торопливо побежала прочь. А когда мостик остался позади — обернулась и увидела, что побирушка так и стоит на том же месте, благоговейно глядя на монету. Он так светился от счастья, словно Вероника дала ему не медяк, на который ничего и не купишь, а целую гору золота.

Она выбросила это из головы. Ничего особенного не случилось, а надо было еще не опоздать в школу. Но сидя уже на уроке и старательно скрипя зачарованным перышком, она вдруг заметила странное.

Аудитория была на первом этаже, и Вероника сидела с краю, у окна. Мэтр Пиррье рассказывал о том, как начиналось человеческое волшебство, как древние перволюди учились сначала у эльфов, потом у кобринов, огров и великанов, как эти разрозненные, подобранные тут и там крохи со временем были скомпилированы в единую систему и расцвели пышным цветом в юной Парифатской республике… а Вероника перестала скрипеть пером, потому что за окном увидела рожу.

Рожа пялилась прямо на нее. И вообще-то это была не рожа, а лицо, принадлежащее обычному дяденьке, совсем не страшному и даже симпатичному, если вам нравятся акрилиане в плащах с капюшонами. Только смотрел он прямо на окно, прямо на Веронику, и смотрел так пристально, что ей стало не по себе.

Вероника подумала, что это одна из тех плохих ситуаций, о которых говорила мама. Но она не успела обдумать все как следует, потому что у мэтра Пиррье дернулось ухо. У него такой чуткий слух, что он сразу замечает, если двадцать пять учеников пишут, а один не пишет. И даже может не глядя сказать, кто именно.

— Мэтресс Дегатти, вам неинтересно? — рыкнул он, не оборачиваясь.

— Мэтр Пиррье, там дядька! — поспешила оправдаться Вероника. — Он на меня смотрит!.. или на вас, я не знаю…

Теперь писать перестали все. Классный наставник пошевелил длинными усами и нехотя подошел к окну. Но там уже никого не было, и холодные желтые глаза уставились на Веронику.

— Он там был! — заверила она.

— Вы говорите правду, — чуть промедлив, кивнул мэтр Пиррье. — Но теперь там никого нет. Если ему что-то нужно от меня, он подойдет после лекции. Продолжаем записывать.

Вероника продолжила записывать, но ей стало неуютно. Она сомневалась, что дядьке нужно было что-то от мэтра Пиррье. Он точно смотрел на нее… кажется, точно.

Наверное, точно.

Может быть, определенно.

Совершенно возможно.

Непременно вероятно… нет, это уже чушь.

— … В четыре тысячи триста третьем году до Новой Эпохи официальным языком Парифатской республики стала титанова речь, — говорил классный наставник, ходя туда-сюда и покачивая пушистым хвостом. — Язык, когда-то идеально подходивший для заклинаний, все больше утрачивал былые возможности. По мере того, как все большее число индивидов не только овладевало им, но и числило родным, его эффективность как ритуального слабела. Заклинания, состоящие из простых и понятных слов-команд…

Вероника отчаянно пыталась одновременно слушать, писать и думать, но это было выше ее сил. У остальных получалось лучше, а Бумбида вообще, кажется, дремала, оставив бодрствовать только одно ухо и одну руку. Непонятно, как она так может… у нее тоже штука, что ли?.. а, нет, она пишет каракули… и у нее слюна капает из уголка рта…

Но это мудро. Все равно в учебнике все это есть. Бесполезная работа.

Веронике не нравилась бесполезная работа. Очень.

— Мэтресс Дегатти, вы что-то хотите спросить? — прервался вдруг классный наставник.

— Ничего… — медленно ответила Вероника, пытаясь игнорировать боль в пальцах.

Зачем все это записывать. Она и так запомнит. Вероника не понимала.

Она попыталась просто рисовать каракули, как Бумбида, но у нее не получилось органично. Мэтр Пиррье сразу уловил неправильность в звуке пера, дернул мохнатыми ушами и сказал: