Плюсик в карму. Книга четвертая (СИ) - Штефан Елена

— Была женщина. Очень хорошая. Только очень местная. Я к ней в работники нанялся с испугу, когда понял, как тут к землянам… За еду, крышу над головой и пару монет, чтоб было на что мыльно-рыльные прикупить. Работы было немного. На остальное я пением зарабатывал. Мне хватало. Главное — было куда возвращаться вечером. Как я понимаю, Дамане просто нужно было, чтоб мужиком в доме пахло. Она по местным меркам была очень непривлекательная. Ростом с меня, в кости широкая. На лицо обычная. Но я-то не местный. Мне даже нравилось. Тем более, что под восемью традиционными слоями ткани у неё всё было гармонично. Только ревновала она сильно, когда я по вечерам с гитарой уходил. Хотела, чтобы я подле неё сидел. А мне люди нужны! Если бы не ревность её глупая, то и сейчас бы, наверное, жили.

Ну да. Где местная провинциалка со средневековым интеллектом, а где столичный архитектор — элита элит среди строительной братии. Конечно, ему хотелось к людям. Что такое загибаться от информационной голодухи, обе землянки понимали очень хорошо.

— Аркаш, если ты музыкант, да еще москвич, то какой из тебя батрак?

На скепсис Ольги Борисыч только улыбнулся.

— А я, Оленька, архитектор. Потомственный. Весь цикл обучения от помощника каменщика прошел. Дед мой, между прочим, принимал участие в строительстве здания МЭИ (Прим. авт.: Московский энергетический институт. Очень красивое здание). А отец ещё стажёром успел поработать с великим Алексеем Душкиным**. Пусть простым исполнителем, но всё же.

И пояснил, видя на лицах собеседниц абсолютное непонимание:

— Станцию метро «Новослободская» с Душкиным проектировал. Это, девочки, одна из самых красивых станций на свете. Её уникальность весь мир признает. Ну и я оказался не обделен способностями.

— А гитара? — не утерпела взбодрить беседу Серафима, видя, что Аркадий стремительно погружается в воспоминания.

— А это от мамы. Она в Гнесинке вокал преподавала. Голос — три с половиной октавы. Меццо-сопрано. Могла и за большую оперную сцену побороться, но не захотела. Выбрала отца. А потом брата. Меня она уже в тридцать восемь родила.

— Борисыч, так ты английский знаешь?

— Ага. Как в том анекдоте: «ду ю спик инглиш? Дýю, дýю. Но не очень.». Какой английский, Оль? Музыкальная школа по классу гитары, художественная школа, спецшкола с физ-мат уклоном, комсомол, спорт.

Ну да, архитектору и в сопромате шарить нужно, и рисовать. Да не просто карикатурки марать, а именно рисовать! Грамотно и чтоб цепляло. Комсомол, конечно, хорошего рисовальщика мимо себя не пропустит — даёшь настенную агитацию. От таких мозговых нагрузок любой пацан побежит мяч гонять или штангу тягать. Главное, чтоб на законных основаниях в секцию под тренерское крыло.

— Так как же ты Демиса пел? — изумилась Серафима. — Как по мне, так идеально, без акцента.

— У меня от мамы слух абсолютный. И память музыкальная. А Демис Руссос у нас в доме постоянно звучал. Греческие корни, чего уж. Так и выучил до последней нотки. Весь доступный в СССР репертуар.

— А сюда как попал? Да еще с гитарой? — Аркадий улыбнулся неуёмному женскому любопытству. Он расскажет, ему не жалко. Даже приятно. В кои-то веки кто-то так искренне интересуется его делами. А потом придёт черед историям этих красоток. Он всё выспросит. Подробненько. И про ту жизнь. И про эту. И не от праздного любопытства, а потому что девчата ему нравились. Не за красоту — это без разницы. Нравились внимательные, добрые глаза на чуть курносых славянских личиках. Местные больше на саксонцев похожи. Лица костистые, бледные, топором рубленые. А тут чисто славяночки: коротконосые, широкоглазые, скуластенькие. Ему, рисовальщику, это в глаза сразу бросилось.

— Нашему бюро заказали типовой санаторий к горной местности привязать. Недалеко от Адлера. Если бы командировка предполагалась комфортной, так не видать нам морюшка в бархатный сезон. Мастодонты бы поехали. А по горам пусть молодые скачут. Двоих хватит. Ну мы и поскакали. Жён с собой взяли. Как обойтись без ночных посиделок? С костерком и местным винцом. Да под гитару. За спиной горы, впереди тёплое море, матрац надувной от остывающей гальки защищает. Жена под боком. Лепота. Если честно, я не знаю, что там случилось. Очнулся уже здесь. Ни моря, ни жены, ни коллеги. Лежу брёвнышком. Ни рукой, ни ногой, ни голос подать. Только глазами вожу. Что под взгляд попало — безликое такое. То ли больничная палата. То ли очень скромная чистенькая гостиница. И незнакомый дядька в зеленом мундире надо мной пассы делает. Дядька довольно быстро закруглился и весь расклад мне выдал. Переломы, в том числе и позвоночника, залечили. Ушибы — это мелочи, попутно ликвидировали. Про гастрит с панкреатитом и близорукость на три минуса можно забыть лет на пятьдесят, а потом опять к целителю. А больше в той жизни у меня проблем со здоровьем и не было. Не успел еще нажить. Дальше дядька пальцами крутанул, и стало мне спокойно-спокойно. Подвижность к телу возвращаться начала помаленьку. Только голос не вернулся. Медикус, наверно, не хотел на вопросы отвечать. Сам минимум информации выдал. Гитару показал. Целёхонькую. Она у меня в руках была, когда все случилось. Одежду всю в грязи показал. Видимо, сель небольшой сошел, а наш бивак точнёхонько у него на пути оказался. И до сих пор я гадаю: как там оказался ходок? Иногда даже думаю, что он специально на нас сель спустил.

Женщины переглянулись. Им было очень легко допустить подобный расклад. Про нечистоплотность тех, кто таскает иномирян, каждая по собственному опыту знала.

— Мой принимающий куратор хоть и всячески демонстрировал презрение, но отработал честно. Ликбез по местному укладу провел достойно. Помог барахло на первое время прикупить — тоже часть адаптации. Омоложение предложил. Я отказался. Куда мне омолаживаться в тридцать три года при идеальном здоровье. Так и живу, не жалуюсь. Куратор заявил, что право на одно омоложение остается за мной, выдал какую-то штучку вроде жетона в гардероб, только маленькую, и посоветовал обратиться к медикусу, чтоб скрыл эту штуку в теле. Иначе отнимут. Правда, честно сказал, что при острой нужде это право продать можно и дорого. Потом выпнул в самостоятельную жизнь.

Сима и Ольга переглянулись. Растерянно. А Пашка? Как у него с омоложением? С его-то рабским прошлым?

А потом синхронно прищурились и фыркнули. Пофиг. Для Пашки они три омоложения из своих мужчин выдерут. Допускается только два? Одно в подарок. Точка!

Про свои дальнейшие мытарства Аркадий рассказывать не хотел. Зачем? Основное эти женщины знают: на своей шкуре испробовали, а частности не имеют значения.

— Аркаш, а почему пение? Почему не архитектура?

— Хороший вопрос, Оленька. Я было прибился к строительной артели. Построили мы пару домиков по моим проектам. Удачно вышло. А потом оказалось, что артельный, паскуда, гонорар за мои идеи себе в карман клал. Ну и я тоже… клал. Эскизы спалил, бросил недоделанный третий проект и ушел. А пел я всё время. Для себя. Люди послушать подтягивались, им нравилось. Слов не понимали, да и ладно. Музыка-то гениальная. Что оперная, что старая эстрадная. Это всякий чувствует. Местные песенки тоже пел, если попросят. На гитару они неплохо ложатся. Три блатных аккорда еще никого не подводили. Потом в трактиры зазывать начали. Так и кочую.

— Аркаш, а построй мне дачу! — Ольга даже дыхание затаила. Решиться ли?

— На шести сотках? — нервно хихикнул поющий архитектор.

— Из шести спален. В горах, — не моргнув глазом, заявила предполагаемая заказчица.

А Сима добавила:

— Это гостевых. Еще шесть основных, — Оля подняла бровь: дескать, губа не треснет, подруга любимая? — Чего ты мне рожи корчишь? — фыркнула непримиримая Серафима. — Вам спальня, — загибала она пальцы. — Нам с Эриком. Пашке. Семёнычу. Эльзису. Еще кто-нибудь нарисуется из постоянных. Да хоть Аркадию, если приживётся. Ещё чтоб пару детских пристроить возможность была.

Оля на Пашкин манер почесала затылок. Мда, короля в просто гостевую спаленку не сунешь, даже если он будет раз в квартал наведываться. Да и ладно. Пусть будет.