Выбор (СИ) - Гончарова Галина Дмитриевна

Легок на помине оказался, в дверь поскребся, да и вошел. Забыла Устя засов задвинуть, счастье — оно и не так голову дурманит.

— Чего тебе, Ижорский?

— С тобой поговорить хочу, Устиньюшка.

— Говори, Михайла. Слушаю я тебя.

Устя поняла, что просто так незваный гость не уйдет, выслушать решила.

— Знаешь, что Федор сделать хочет? Тебя при Аксинье оставить. А потом ее в жены, тебя в полюбовницы. Согласная ты на такое?

Устю аж передернуло от отвращения.

Федька, руки его липкие, губы слюнявые… да гори ты болотным зеленым пламенем, дрянь подлая! Михайла это заметил, в улыбке расплылся.

— Не хочется, Устиньюшка?

— Кому б такое захотелось. Тебе–то чего надобно?

— Хочешь, Устиньюшка, увезу я тебя? На Ладоге жизни нам не будет, это ясно, а только и на Урале люди живут, когда деньги есть. Достаточно у меня скоплено, только скажи — мигом тебя из дворца выведу. А там сани и свобода, полетим — не догонят нас. Поженимся с тобой, да и будем жить честь по чести. Запала ты в душу мне, не могу без тебя, смотрю в зеркало — глаза твои вижу, иду по улице — голос твой слышу… не могу!

Может, и пожалела б его Устинья, когда не помнила ту, черную жизнь.

Не помнила, как Михайла на Аксинье женился, чтобы к царевичу ближе стать, не помнила, ЧТО он из ее сестры сделал, с какой ненавистью та на Устю смотрела…

Сейчас Устя понимает, не просто так оно было. Небось, тогда уже Михайла ее любил, а Аксинья поняла все, шила-то в мешке не спрячешь. И — возненавидела.

Не мужа, хоть и странно это, но Михайлу-то она любила. А вот Устю возненавидела со всей силой души своей.

Радовалась, когда Устинья ребенка потеряла, когда ее в монастырь повезли, сияла от счастья… только вот злорадство сестрица потешила, а покоя не обрела. Не дожила она до Устиной казни, умерла раньше, и зная Михайлу… не своей смертью сестренка умерла. Ой, не своей.

Не иначе, как грибочками отравилась.

А еще помнился Устинье шепот в темноте, и зеленые глаза помнились, и собственная боль, и ярость.

— Михайла, я тебя не раз уж прочь отсылала, и наново отошлю. Какая б судьба мне не выпала, все лучше будет, чем с тобой.

— Полюбовницей, прислугой у сестры своей, и лучше?

— Последней нищенкой лучше, — жестко и равнодушно ответила Устинья.

У Михайлы лицо так исказилось, что она даже испугалась немного. Вот-вот бросится. Или еще как навредить попробует?

Но нет.

Опамятовал, взял себя в руки.

— Я тебе и эти слова припомню, боярышня.

— Запиши для памяти, али зарубку поставь, — Устинья отмахнулась, — да иди отсюда, свет не засти. Видеть тебя — тошно.

— Попомню я…

— Устя? Ижорский?

Никогда Устя так Илье не радовалась, как сейчас.

— Братик! А Михайла уходит уже!

— Ухожу, — подтвердил Михайла.

Развернулся на каблуках, да и дверью хлопнул.

— Чего ему надобно было? — Илья брови сдвинул.

— Бежать с ним уговаривал. И будут там мне молочные реки, кисельные берега.

— Вот еще не хватало! Устя, ты вещи собери, да домой поедем. Я тебе сказать хочу, что б там ни случилось, ты моя сестра родная, кто рот откроет — я поганые слова любому в глотку с зубами вколочу. А там и замуж тебя выдадим, как шум уляжется, хорошего мужа подберем, чтобы тебе по сердцу пришелся. Чего тебе тут делать? Я пока Аську навещу, а ты сундуки укладывай.

Устя носом хлюпнула.

Жива-матушка, да как же так оно получилось? Как же случилось-то, что она такого брата не знала, не ведала? А ведь таким он и в той жизни был, только аркан мешал, горло стягивал. Вот и вышло, как сложилось.

Чтоб той рунайке земля гвоздями оказалась!

Стерва подлая!

— Братик…

— Ты не реви, сестричка любимая, а собирайся. И не спорь даже, мы тебя дома рады видеть будем, Марьюшка моя уж по хозяйству вовсю хлопочет, пироги с рябиной затеяла. И варенье достали…

Устя рукавом нос вытерла. Нехорошо, да и пусть его!

— Братик… я не поеду никуда.

— Это еще почему?

— Потому как замуж она выходит. За меня.

Очень вовремя Борис из потайного хода появился. А за его спиной боярин Заболоцкий, ошалелый то ли от радости, то ли от царского поведения…

Впрочем, Илья от отца не отстал. Как стоял, так на пол и сел, только рот открывал, ровно карась, из воды вытащенный.

Устя с Борисом переглянулась — и брата отпаивать кинулась. Хорошо, вода в кувшине свежая, холодненькая…

Алексей Заболоцкий в палаты пожаловать не успел, тут же его к царю и провели. Боярин ему в ноги и кинулся.

— Государь, не вели казнить, вели миловать.

— Да я казнить тебя и не собирался, боярин.

— И дочку мою пощади! Умоляю, государь! Здорова она, просто…

— Просто ее булавкой ядовитой оцарапали. Ты сядь, боярин, разговор у нас хоть и не долгий будет, да сложный.

Алексей послушался, на царя поглядел вопросительно.

— Оцарапали, государь?

— Прости и ты меня, боярин, что плохую весть тебе скажу. Нет доказательств, кроме Устиных слов, да я им поверил. Не просто так ее оцарапали, Аксинья, твоя вторая дочь, за брата моего выйти захотела. Позавидовала сестре, вот и отравила ее ядом заморским, да случаем и воспользовалась. И мачеха моя ей в том помогла, и с Федором свела.

Алексей порадовался, что сидит. Хотя… ежели такто и неудивительно!

— Высечь бы ее. Всю жизнь она старшей завидовала. А та ее жалела, помогала, сюда взяла… вот она — благодарность бабская!

— Так и вышло, боярин. Плохая благодарность, ну уж какая есть.

— Дрянь! Выпороть бы ее, да не получится уж?

— Нет, боярин, не получится. С Аксиньей сейчас и мамки, и няньки, и чернавки — мачеха моя к ней кого только не приставила. Боится она, что свадьба сорвется.

— А Устя? Государь?

— А что — Устинья? — Борис не удержался, решил проверить боярина. — Ей теперь только в монастырь дорога, наверное. Или еще куда подальше, из столицы!

И тут же понял, что не ошибся он в боярине. Алексей Заболоцкий вставать не стал, просто плечи расправил.

— Когда так получилось, государь, я дочь в монастырь не отправлю. Скажешь уехать — покинем мы Ладогу, чай, и в других местах люди живут. Отойдет Устя от предательства, да и душой отогреется, а там и замуж я ее выдам. Найду хорошего мужчину, чтобы ей гнездо вить, чай Ладогой мир не заканчивается!

— Вижу я, любишь ты дочку, боярин.

— Любить — дело бабское, государь, а мое дело о детях своих позаботиться. Илюшка женат, счастливо, Аксинья пристроена, пусть радуется участи своей, теперь Устю пристрою и сам порадуюсь.

Борис хмыкнул.

Да, и такая любовь бывает. Просто человек ее называет иначе, но ведь заботится, ценит боярин своих родных. А что выразить того не умеет… зато делает для них все возможное. Пришла беда — и он дочь собой закрывает. И гнева царского… хоть и боится, а вперед идет.

— Ну так порадуйся, боярин. Я уж твоей дочке жениха нашел. Не первой молодости, правда, и женат был, зато детей нет у него. И дочь твою он любить и беречь будет, слово даю.

— И кто ж это, государь? Познакомь, коли так?

— Я это, боярин.

И стул не спас. Таки рухнул боярин на пол. Так, на обширном тыле своем сидя, на царя и воззрился.

— Послышалось мне, государь.

— Нет, Алешка, не послышалось тебе, — Борис подошел, руку тестю протянул. — Вставай уж… неловко как-то даже. Чтобы тестя моего будущего по полу валяли, да слуги поднимали. Сплетни пойдут.

Тут-то боярин и поверил.

— Государь! Неуж правда?

— Правда.

— Ох! А Устяша-то что?

— Поговорил я с ней. Согласна она.

— Еще б она не согласная была!

— Ну так всякое бывает, боярин. Но дочерей ты обеих замуж выдашь. Сначала брата моего оженим, а на следующий день и я честным пирком, да за свадебку. Чего ж два раза людей-то собирать?

— Честь-то какая! Государь!

— Так что Устинья покамест в палатах остается. Поженимся — переедет просто в покои царицы. Как раз успеем там все обновить.