Выбор (СИ) - Гончарова Галина Дмитриевна

— И то верно, государь.

— Вот и начинай хлопотать. Мало времени остается. Очень мало.

Алексей Заболоцкий только поклонился.

И то…

— Хоть платье свадебное невесте пошить… успеем ли?

— Озаботься, боярин. Да с родными поговори — всю семью невесты хочу на празднике видеть.

— Как прикажешь, государь, так и сделаем.

Про Аксинью боярин и не подумал.

Вот такой уж он человек… рядом с партией, которую Устинья сделала, Аксинья снова побледнела, неинтересной стала. Чего ее?

Пусть что хочет, то и делает. Хотя царевич тоже хорошо, а царь все же лучше.

Устя его глазами проводила, вздохнула тихонько.

Сейчас-то она отца лучше понимала, в той, черной жизни ее, он так же поступил. Не то, чтобы рукой махнул, но дочки-то пристроены, и удачно. Одну за царевича замуж выдали, вторую за ближника царевичева, чем плохо?

Радоваться надобно!

Не радуются дочки?

Дуры потому что. Передумают еще не раз! Бабы же!

Сейчас Устинья его куда как лучше понимала, а все одно, не хватает отцу душевной тонкости, чего-то важного не хватает ему… что ж. Такой уродился, такой и пригодился. С таким и жить будем.

А вот как жить?

Теперь точно уверилась она, что Любава черным колдовством балуется. Теперь понимала, кто виноват в ее состоянии.

А только пока доказательств и нет.

Никаких.

Может Боря своей волей Любаву в монастырь отослать — и не может, опять же. Сейчас, как Устинье помнилось, не просто так Любава при дворе отиралась, не просто так ходила по коридорам. Она себе сторонников искала, врастала, укреплялась.

Кому брак выгодный устроит, о ком слово замолвит, кому дело решить поможет… вроде как и Борису она помогала для Феди, а вроде как и себе. И за нее не один десяток бояр встать готовы были, когда с Борисом несчастье случилось, Федора, считай, единогласно выкрикнули.

И патриарх из родни ее, и Раенский — паук хитрый.

А еще кто?

Кто за этим всем стоит, кто ими вертит, как пожелает, кто Черной Книге хозяин?

Любава ли?

Или есть еще кто-то другой? Другой, Устиньей не найденный… надобно Добряну просить, пусть раскопают, что смогут, про ведьму, на Россу прибывшую, да род Захарьиных со свету сжившую.

Одна ли она была, а может, и еще кто?

Откуда она взялась, такая-то?

Сколько на Любаву боярышня смотрела, но не тянет от царицы черным сильно! А ведь ворожить она должна постоянно, вот по пальцам посчитать за время смотрин, так боярышня Утятьева Федора к себе пригласила, водой напоила, а у него припадок случился.

Тогда Устинья и не поняла, от чего помогала, потом сообразила.

Зелье ему дали, приворотное, и готовила то зелье сильная ведьма. Непростая, уж всяко,

Любава? А где она его готовить будет? Чай, в палатах царских ведьмин котел не стоит, не побулькивает, Устинья б его и в подвалах, и в ходах тайных почуяла. Ан — нет его!

В город выходить, там что-то делать?

Можно бы, да сложностей много будет.

Итак, Анфиса и зелье приворотное. На Марфе порча. Вивею и считать не надобно, та сама дура гольная, сама яд добыла, сама и попалась, сама теперь в монастырь отправится. На Устинью жемчуг заговоренный на Федора, тоже не с неба свалился.

Три случая за время отбора, а сколько еще было? Сколько будет потом?

Есть ведьма, еще как есть, да где-то в другом месте, где не видно ее и не слышно, а она своим черным делом занимается.

А ежели так подумать, Ирина Захарьина… пусть Ирина будет, непривычно россам имя Инесса, откуда взялась она? Одна ли она была в семье, а может, сестра у нее была? Брат?

Черной Книге то безразлично, женщина ли, мужчина, ей кровь важна. Так-то ей и Федор овладеть сможет.

Дверь стукнула, Устя обернулась.

Вот ведь… помяни черта, и серой запахнет! Стоит Федор, на нее смотрит жадно.

— Устенька!

Устя глазами поискала что потяжелее, на столе блюдо серебряное с яблоками заметила, к нему поближе придвинулась.

Ежели что…

Получит царевич по головушке со всем Устиньиным уважением. Даже дважды.

— Чего тебе, царевич? Со свадьбой поздравить? Так поздравляю, рада я за тебя, и за сестру рада, счастья вам, да деток здоровых побольше.

Федор иронии не распознал, яда в словах Устиньи не почуял, вспыхнул от гнева.

— Не надобна мне Аксинья! Ты мне нужна, понимаешь⁈ Ты!

Устя только плечом повела.

— Уж прости, царевич, а только ты на Аксинье женишься. Сам так выбрал, сам и радуйся.

Федор Устинье в глаза заглянул просительно.

— Обижаешься? Устенька, да не думай ты об этой дурочке! Неважна она! Жениться придется мне, так уж мать договорилась, а только тебя я одну любить буду! Что мы — хуже франконов да лембергов? У их королей жена — брак династический, а по любви завсегда фаворитки были, и весили они куда как поболее королев, и к их словам прислушивались…

— Ты мне, царевич, блуд предлагаешь, правильно поняла я?

Был бы Федор поумнее, он бы и глаза заметил сощуренные, и ухмылку злую, и руку, к голику* протянутую.

*- голик — веник без листьев, прим. авт.

Федор не заметил, оскорбился даже, экие вы, бабы, непонятливые!

— Я тебе не блуд предлагаю, а любовь свою! Ты мне ближе жены любой будешь!

А вот веником его никогда не били. Как еще Устинья глаза ему не выстегнула, разъярилась боярышня знатно, заорала на весь терем.

— Любовь, значит⁈ На сестре моей жениться, меня в постель таскать⁈ Чтобы я и ее предавала⁈ Чтобы дети мои ублюдками были⁈

А голиком-то больно. Он же без листьев, прутья что розги… Федор и ахнуть не успел, как в коридор выскочил, ноги умнее головы оказались. Лучше у бабы, когда она в таком настроении, на дороге не стоять — прикопает. Может и голиком, а может, и за лопатой сходить не поленится.

Голик ему вслед полетел, ожег больно.

— Хоть ты и царевич, а только не обессудь — в следующий раз голову отверну!

И верилось!

Ой как верилось!

А вот мстить и ругаться все равно не хотелось, восхищаться разве что!

Какая женщина!

Ах, какая потрясающая женщина!

Точно, его будет! Не злилась бы она так, когда б не ревновала, а она и злится, и ревнует, и всяко…

Федор почти и не обиделся даже.

Хороша!

А по снегу летел бодро и весело санный обоз.

Летел в Россу, вез с собой купленные Истерманом вещи, книги вез, коллекции разные, мощи вез…

И никому не ведомо было, что ехала в санях на Россу смерть. Тихая, страшная, что стоит лишь коснуться одного из предметов — и вырвется она наружу, и пойдет гулять, выкашивая города и села, и не будет от нее спасения.

Волхвы помогли бы, да ведь и волхвы не всесильны! И они везде не поспеют, всем и сразу-то не помогут…

Истерману — что?

Он свое черное дело сделал, да и остался в Джермане, еще чего прикупить, да как реки вскроются, тоже на Россу отправить. Деньги есть у него, куда торопиться? Надобно лучшее отобрать, да поторговаться, да по стране поездить…

Истерман планировал на Россу приехать, когда уйдет смерть, сама она уходит. Сама вспыхивает, сама исчезает, так-то.

Он подождет.

И Орден подождет.

И ведьма…

У всех были свои планы, а в палатах царских к свадьбе спешно готовились, и плелось кружево судьбы, и постукивали коклюшки все чаще, все звонче.

Сидела у окна Устинья, дочь боярская, на снег смотрела.

Три дня уже осталось ей продержаться, три дня всего, да не о том она думала.

Сидела, смотрела на снег — и чуялось ей недоброе вдалеке, да вот беда — не обучена она, понять своих ощущений не могла…

И Велигнев чуял.

Знал, что наползает на Россу что-то страшное, и готовился, как мог. Помощь послал, весточку подал, клич среди своих кинул…

Оставалось ждать совсем недолго, еще и снег потаять не успеет, как начнется.

Пусть открывается враг, пусть приходят. Велигнев был готов и к бою, и к смерти. А готов ли к ней враг? Волхв обязательно проверит.