Дураки все - Руссо Ричард

Что еще Руб с удовольствием поменял бы в Салли, так это умение внушить ему, Рубу, чувство вины. Можно подумать, это он виноват, что Салли свалился с лестницы и повредил колено. Можно подумать, это из-за Руба его “тройка” не выиграла ни разу за тридцать лет.

– Нет, мне всего лишь хотелось бы…

Но договаривать Руб не стал. Запоздало и с большой неохотой он все-таки понял, что жизнь порой обманом заставляет тебя хотеть сущей гадости, и эта гадость тут же сбывается. Салли – лучший тому пример. Когда они еще работали на Карла Робака, Салли вечно желал, чтобы ему наконец повезло, и Руб, не сомневавшийся в мудрости друга, тоже этого пожелал, очевидно придав мечте необходимое ускорение. И когда “тройка” Салли наконец выиграла, Руб, не чуя подвоха, подумал лишь: “Хорошо”. Им больше не придется работать на Карла. И если бы на этом всё и закончилось, было бы просто отлично.

Но ничего не заканчивается, верно? Продолжается и продолжается. Будь осторожен в желаниях.

– Ты первый начал, – ответил Руб на это несправедливое замечание. – Я всего лишь пожелал того же, чего и ты.

И как, помогло?

Не особо, вынужден был признать Руб. Невероятно, но та “тройка” была только началом. То, что Салли всю жизнь ставил в упрек Карлу – он-де такой везучий, что с легкостью нагадит точно в раскачивающееся ведро, – вдруг сбылось у него самого. Потребовались дополнительные штрихи, но в конце концов вырисовалась страшная, немыслимая картина удачи: отныне Салли не надо работать не только на Карла Робака, ему не надо работать вообще.

И это было не единственное, чего не предвидел Руб. Не задумывался он и о том, что Салли может благоденствовать без того, чтобы и он, Руб, благоденствовал тоже. Да и с чего бы ему об этом задумываться? Десять с лишним лет они с Салли каждую пятницу ближе к вечеру разыскивали Карла – он имел талант исчезать, если кому-то должен, – чтобы забрать свои деньги. И Салли сразу же отдавал Рубу причитавшееся. В удачные недели дела у обоих шли хорошо, в неудачные – плохо. Как будто они на пикнике соревновались в беге в мешках и прыгали в одном мешке – неловкие, неуклюжие, но неразлучные, и финансовые их судьбы тесно переплетались. Когда скончалась квартирная хозяйка Салли и оставила ему дом, Руб подсознательно рассчитывал, что и ему выделят долю, но этого не случилось. И позже, когда город выплатил Салли кучу денег за участок его старика на Баудон-стрит, этим нежданным богатством Салли с Рубом тоже не поделился. Видно, они не из тех, кто вместе и в бедности, и в богатстве.

Эй, балбес, а кто подыскал тебе работенку на кладбище?

Руб пристыженно пожал плечами.

– Ты, – признал он с неохотой.

Ну вот. И где благодарность?

Руб вздохнул, глаза его наполнились слезами. Он и сам понимал, что должен быть благодарен Салли. Работа на кладбище далеко не такая тяжелая и тошнотворная, как у Карла, да и стабильнее. Но…

Тебе просто не нравится платить налоги.

Проглотить такое от Салли, который всю жизнь (ну, почти) проработал вчерную, особенно трудно. И все же в его словах была доля истины. Руба действительно возмущали строгости официального трудоустройства. Теперь он работал на город, а значит, вынужден был платить налоги не только федеральным властям и штату, но и городской администрации, делать отчисления в фонд социального страхования и бог знает куда еще. Но еще хуже то, что власти, долгое время понятия не имевшие о его существовании, теперь желали знать, где он был все эти годы, – и что прикажете отвечать? Обидно даже не столько то, что ему приходилось отдавать деньги, которые можно было бы посвятить чизбургерам, сколько то, что украденную у него сумму указывали прямо на корешке его зарплатного чека. Почему они лишают его веры в то, что он несет домой заработанное? Почему они каждую неделю напоминают ему о том, сколько у него отобрали без его согласия? Но Руб все равно счел себя обязанным возразить на замечание Салли.

– Дело не в налогах, – сказал он.

Тогда в чем?

– Мне не хватает…

Чего?

Руб проглотил комок.

Чего, балбес?

– Т-т-тебя, – выдавил Руб то, в чем не посмел бы признаться, будь Салли рядом.

То есть как – меня?

Руб отвернулся, не в силах объяснить. Тип в белом балахоне не затыкался. Сколько он уже треплется? Руб взглянул на наручные часы, и настроение у него испортилось еще больше. Когда они с Салли работали вместе, Руб часы не носил, не было в том нужды. Салли всегда говорил ему, который час и когда можно закругляться. На этом новом месте рабочий день заканчивался в пять – всегда, кроме пятницы, – и Рубу полагалось знать, когда этот час настанет, чтобы запереть инструмент в сарае. Ему доверили ключи – против его желания, но Салли не было, значит, некому их отдать.

Видишь?

– Что?

Так лучше. Теперь ты, не спрашивая, знаешь, сколько времени.

Салли постоянно твердил, что Рубу без него лучше, точно рассчитывал: однажды тот согласится (чему не бывать).

– Мне больше нравилось, когда это знал ты.

Эй, балбес. Посмотри на меня.

Но Руб не мог. Невыносимо ему было смотреть туда, где некогда был его друг и где теперь его нет. Невыносимо слышать, что ему лучше без человека, без которого ему так плохо.

Ладно. Как хочешь.

Руб до сих пор помнил ужасный первый день на новой работе: до чего одиноко ему было, до чего медленно тянулось время. И когда рабочий день наконец закончился, когда Руб, как его учили, запер сарай…

Собственными ключами…

…он вышел к главным воротам кладбища ждать, когда за ним заедет Салли и они, как обычно, вместе отправятся в “Лошадь”. Прошло сорок пять минут, Салли не появился. Руб добрался до города на попутке и пошел его искать. Джоко запирал “Рексолл”.

– Привет, – произнес он, заметив, что Руб с сокрушенным видом топчется у мостовой, – у тебя такой вид, будто ты потерял лучшего друга.

Для Джоко это была метафора, для Руба – вовсе нет.

– Ты знаешь, где он? – спросил он у Джоко.

Тот сверился со своими наручными часами.

– В половине седьмого? Рискну предположить, что там же, где и всегда в это время. Я даже готов биться об заклад, что угадаю, на каком именно табурете он сидит.

Ошибаешься, хотел было ответить Руб, не может быть, что Салли в “Лошади”, по той простой причине, что если бы он был там, я был бы с ним, а я не с ним. Вообще-то они не договаривались, что Салли за ним заедет. Руб просто решил, что так и будет, иначе как будут продолжаться их обычные вечера? Но Руб вдруг понял, что ошибся. Опять. Он вечно во всем ошибается, теперь вот и в этом. Он-то думал, что теперь, когда Салли не надо работать, изменятся только дневные часы, а оказалось, все еще хуже. Гораздо хуже. И если он намерен вечером посидеть с Салли в “Лошади”, придется туда добираться самостоятельно. А когда Руб придет, Салли будет сидеть за стойкой, чистый и пахнущий одеколоном, словно по выходным. Прежде никто в “Лошади” не возражал, что они оба и выглядят, и пахнут как люди, которые зарабатывают на жизнь физическим трудом, но если Руб один заявится в таком виде, возражения наверняка возникнут.

И там, возле аптеки, Руб в полной мере прочувствовал одиночество, связанное не только с часами, днями, неделями, не только с личным общением. Когда они с Салли еще работали вместе, когда по сорок с лишним часов в неделю стояли бок о бок, больше всего Рубу нравилось делиться с другом сокровеннейшими размышлениями о жизни и о том, что делало бы ее лучше из минуты в минуту, в режиме реального времени. Сумеет ли он смириться с этой потерей? Возможно. Но только если уверится, что и Салли скучает по их дружбе, пусть даже чуточку меньше. А что, если Салли вовсе по ней не скучает? И едва Руб осознал эту возможность, как следом за нею явилась мысль еще более мрачная. Что, если Салли устроил его работать на кладбище, чтобы избавиться от него?

– Я как раз туда, хочешь, подвезу, – предложил Джоко, но Руб только отвернулся, чтобы тот не видел его слез; ему казалось, будто его ударили под дых. Все это время Руб не желал замечать страшную правду: он один в целом свете.