Поместье для брошенной жены (СИ) - Белова Екатерина

— Дом в столице и двести тысяч золотом. Половину сразу…

— Никаких половин, — бескомпромиссно перебила Сальме. — И про дом забудь. Все равно не получишь. Когда Кайши узнают, что он тебе наобещал, с ума сойдут от гнева и боли. Они ж за серебряный удавятся.

Да, об этом я тоже думала. Поэтому и говорила про дом на востоке, столичный мне получить не удастся.

Невольно улыбнулась Сальме.

— У меня есть некоторые накопления.… — поймала вопросительный взгляд и призналась. — Тоже около ста тысяч золотых. Даже если я не буду работать, заведу садик, кайранную и мастерскую, и не буду килограммами скупать бархат и золото, смогу безбедно прожить сто лет. А больше мне и не надо. Я не дракон.

— Ты — дракон, — Сальме устало потерла виски. — С чего бы человеку попадать в наш мир? Не видела я ни одной иномирянки, которая прожила бы тихую жизнь, растила детей, спала со скоти.… с бескрылым мужем и умерла с ним в один день. Ну вот куда не глянь, каждая из них то императрица, то герцогиня, то провидица, то с богами на короткой ноге. Вот и ты, может, императрицей станешь.

Ага. И я. Ну а что? Император мужчина видный, триста лет, а все как мальчик по юбкам бегает. Семнадцать наяр завел, одна другой краше, ну так и я не уродина.

Так, что-то не вяжется в идеальной картинке моего будущего…

А, вспомнила.

— Император уже женат, — заметила благочестиво, но Сальме отмахнулась:

— Стала бы я тебе сватать старого греховодника. Я про сына его.

Хотя настроение у меня было еще хуже, чем непогода за окном, я усмехнулась. Сальме была неподражаема, потому мы и поладили.

Что касается императорского сына… Точнее, сыновей, если быть объективной.

Местный бомонд замучился считать императорских детишек, поскольку каждый год кто-то рождался, а кто-то умирал. Семнадцать наяр травили наследников, императрицу, прислугу, доверенных лиц и друг друга, и делали это мастерски. Всякий раз выходило, что виноват несчастный случай, а только погребальные костры в столице жгли все чаще, а лекарь, говорят, умаялся лечить венценосных.

Вейра Арнош высоко сидела, имела связи с императорской семьей, но так шутить было опасно даже для нее.

— В общем, послушай старуху, требуй деньги сразу, иначе не выплатит.

— Не называй себя старухой.

Сальме неприменимо мотнула головой.

— Старуха и есть, и жизненный опыт поболе твоего будет на сто с лишним годков. Слушай умную вейру.

Сальме, мой друг, потеряла дракона тридцать лет назад в схватке с перевертышами. Она осталась жива, но лишенная драконьей регенерации, здоровья и красоты, с каждым годом становилась все больше человеком. Кожа потемнела, потускнели глаза, стала болеть спина и колени, появился лишний вес. Рядом с цветущим крепким мужем она смотрелась его матерью. Но я восхищалась ими. Вейр Арнош, которого, почуяв слабину его супруги, взялись обхаживать местные молоденький вейры, не оставил жену. Взгляда на другую не бросил.

Это ли не любовь?

А я ведь думала, у меня будет также.

И ничего подобного. У меня еще и спина болеть не начала, и пятен возрастных нет, а на выход уже попросили.

— А дети как? Неужто отказались от тебя?

В груди привычно дернулось и затихла невидимая и больше неощутимая боль. А что дети? Семнадцать и шестнадцать лет. Погодки, банда, драконий клин. Маленький пока клин, из двух человек, но уже зубастый и хвостатый, и когти во — в полруки.

— Останутся с отцом, — откинувшись в сквише, закрыла глаза.

Но даже так знала, что Сальме давит взглядом, пытаясь вытащить на белый свет мои простоватые сельские мыслишки.

— А если завтра в мой дом придет Берн, — ее голос ставил тише, глуше. — Встанет на колени и будет просить вернуться, простишь?

Любая нормальная женщина сказала бы «нет», даже та, которая еще как вернется и еще как простит. Возможно, и я бы сказала — вынуждено, спроси меня об этом в кругу титулованных, полезных в артефакторике лиц. Но здесь была только Сальме, и я не стала лгать.

— Не знаю.

Мой долг довести детей до порога магического совершеннолетия, до которого остались считанные годы. Возможно, уже совсем скоро мой сын разбудит своего дракона, а за ним последует и Дафна. В такие дни юные драконы с трудом соображают, ввязываясь в магические поединки, хвалясь силой, ведутся на провокации, вступают в союзы с порченными семьями, купившись на красоту их юных наследников и наследниц.

От падения в бездну их держит либо сила воли, либо родительский жесткий контроль. А чем будет занят в эти дни Берн, гонимый желанием обрести собственного дракона с юной любовницей?

С другой стороны, вернуться, значит принять случившуюся грязь. Причаститься ей. Инициироваться, как подвид самоотверженной страдалицы.

Прямо сейчас, когда мое сердце претерпевало апокалипсис, похожий на бурю за окнами, я не могла мыслить здраво. Не могла принять окончательное решение. Берн, несмотря на видимое благородство, на деле грязно и недостойно выставил меня из собственного дома и из жизни наших детей. Но я-то не готова. Я все еще внутри своей уютной спаленки, внутри артефакторики, внутри своих детей.

Моя страшная архаичная материнская часть жаждет вернуться. Я не могу это отрицать.

— Вот что, — Сальме хлопнула себя по коленях, как заправский конюх после обеденного перерыва, и поднялась. — Нечего голову ломать. Пойдем в мастерскую, авось мозги уйдут в руки. Завтракать, как я понимаю, ты не станешь?

Точно.

Иначе мозги уйдут не в руки, а в унитаз.

Помотала головой и, выбравшись из удушающих объятий софы, потащилась следом за Сальме.

Та шла впереди, высокая, чопорная и немного похожая на недовольную жабу. Время и смерть дракона ее не пощадили.

Как странно складывается жизнь. Когда-то она была для меня всего лишь капризной старухой, к которой я пришла купить испорченный ковер, а теперь стала самым близким другом. Не матерью, но кем-то вроде старшей наставницы или проводницы по странному миру магии.

Мастерскую Сальме построила для меня, поскольку ее дар был далек от артефакторики или зелий. И поставила в подвалах, куда не проникают ни звук, ни зной, где вечная прохлада, темнота и тишь.

Мы прошли по коридору до тупика западной стены дома и вошли в малоприметную дверь, за которой крылась лестница вниз. Три длинных пролета, и глухая тьма, которую едва пробивали лучи магических светильников.

Здесь мало кому нравилось. У большинство начиналась клаустрафобия, просыпались детские страхи, которых у драконов хватало с избытком, тем более что эти страхи жили не так далеко от детских кроватей. По миру бродили перевертыши, просыпались темные источники порченной магии, мутили воду ритуалисты, и все они ассоциировались со смертью и темнотой. Да и так называемые детские драконьи сказки даже у меня вызывали дрожь по телу.

Сальме было не по себе здесь, а вот мне нравилось. Я так долго стояла одной ногой в могиле, что естественные страхи давно атрофировались.

— Я тут прикупила чудных травок, — Сальме зашуршала в навесном шкафчике, доставая склянки.

Она активировала светильники на полную мощь и повеселела. Потрясла одной из колбочек.

— Вот, слушай, — усмехнулась и с выражением прочитала надпись: — Хох-трава пригодна в использовании регенерирующих кремов, успокаивающих, а также регенерирующих и заживляющих составов, и при составлении редких мазей, как примиряющий ингредиенты компонент.

— Я артефактор, хоть и слабенький, ну куда мне крема варить? — Сил на улыбку пока не хватало, но я все равно с усилием растянула губы в ее подобии.

Сальме редко прикладывала такие усилия, и мне хотелось ее успокоить. Она частенько покупала для меня редкие ингредиенты, но, к сожалению, не разбиралась в артефакторике от слова совсем. У меня язык не поворачивался сказать, что из собранных здесь компонентов нельзя составить ни крем, ни артефакт, можно только чай заварить с побочными эффектами. Она ведь попробует угодить еще больше, а ингредиенты, соединимые с той же хох-травой, стоят как вся артефакторика, на которую я восемнадцать лет батрачила.