Моя мать прокляла мое имя - Сальгадо Рейес Анамели

Ангустиас смотрит на себя в зеркало заднего вида и не видит ни намека на ауру. Вздохнув, она открывает дверь, но успевает сделать лишь шаг от машины, как на нее набрасываются с поцелуями. Несмотря на худобу Самары, ее объятия теплые и уютные.

– Я рада, что вы благополучно добрались. Нашли без проблем? Я знаю, нас нет на обычных картах, а как мы выглядим на этих спутниковых, не помню, – признается Самара.

– Нет-нет, никаких проблем, – говорит Ангустиас, пытаясь отстраниться. – Это с вами я разговаривала по телефону? – Она переминается с ноги на ногу и постукивает ногтями по откидному клапану своей сумочки из искусственной кожи.

– Да! Со мной. Простите, что мне пришлось сообщать вам такое, и мне безмерно жаль вашу маму. – Самара вновь обнимает ее, на этот раз с меньшим энтузиазмом.

– Все хорошо, – уверяет Ангустиас, когда разжимаются объятия, и сразу осознает, как звучат ее слова. – Я не имела в виду… То есть… Гм, это мамин дом?

Она пытается получше рассмотреть стоящий позади Самары идеальный дом – такие обычно показывают в передачах о ремонте, которые Ангустиас обожает смотреть и мечтает, что однажды они смогут себе позволить что-то похожее. Даже в темноте легко заметить его красоту. Белый кирпич, черные ставни, ярко-красная дверь и крыльцо из темного дерева. Лужайка тоже безупречна. Идеально ровная трава, клумбы, симметрично расположенные по обе стороны каменной дорожки, ведущей к крыльцу, на каждой клумбе цветы лишь одного вида.

Красная дверь сразу вызывает воспоминание. Они жили в Миссури, в небольшом многоквартирном доме с очень строгими правилами, которые Ангустиас не удосужилась прочитать. Однажды она пришла домой с ведерком желтой краски и двумя толстыми кистями. Она рассказала Фелиситас, что всегда мечтала о яркой входной двери, чтобы после долгого и тяжелого рабочего дня ее встречал радостный цвет, а не скучный кусок дерева. «Желтый как бы говорит: „Добро пожаловать! – объяснила Ангустиас дочери. – Здесь ты сможешь отдохнуть и повеселиться!“»

Она заходила в хозяйственный магазин, чтобы купить петли для шкафа, который нужно было починить, и увидела, что краска продается со скидкой. «Это знак!» – воскликнула Ангустиас и принялась переодеваться и переодевать Фелиситас в одежду, которую не жалко было испортить.

Дверь они красили всю ночь и заснули, прижавшись щеками к испачканным рукам. На следующее утро их ждал уморительный вид собственных полосатых физиономий и совсем не уморительная записка от домовладельца, приклеенная скотчем к двери. Им полагался штраф за порчу имущества, и это оказалась половина месячной зарплаты Ангустиас. Расстроившись, она подумала, что лучше переехать в квартиру подешевле, а затем и вовсе решила уехать в другой город, раз уж они собрали вещи. Двери они больше никогда не перекрашивали.

– Ой, нет, – смеется Самара, – это мой дом. Я хотела, чтобы вы сначала приехали сюда, я отдала бы вам ключ от дома Ольвидо и показала, как попасть внутрь. La puerta tiene maña [27]. Чтобы открыть дверь, нужно повернуть ключ определенным образом. Ее дом прямо через дорогу. Вон там, – показывает она рукой.

Фелиситас и Ангустиас оборачиваются и видят самый обычный дом гораздо меньших размеров. Коричневый и бежевый кирпич, коричневая крыша, пожухлая трава, сетчатый забор.

Ангустиас ахает от изумления и тянется к руке Фелиситас.

– Кажется, она построила точно такой же дом, как тот, в котором я выросла.

Ее глаза блуждают по открывшейся взору картине в поисках объяснения. Она и представить себе не могла, что Ольвидо так сильно любила свой дом, что захотела воссоздать его до мельчайших деталей. Свет выключен, но луна и визуальная память позволяют мысленно эти детали дорисовать. Внизу на входной двери, справа, пятно синей краски. Уже в пять лет Ангустиас была одержима идеей яркой двери, но в ее распоряжении было всего пять флакончиков лака для ногтей разных оттенков синего, да и доставала она тогда лишь до определенной высоты.

Окно слева от двери затянуто пузырчатой пленкой, прилепленной скотчем. Ангустиас разбила его во время ссоры с отцом Фелиситас. Она запустила в окно выпрямитель для волос, надеясь, что соседи услышат грохот и прибегут на помощь.

За забором висит почтовый ящик, на боку вмятина. Ангустиас задела его, когда в последний раз выезжала с подъездной дорожки, покидая дом с чемоданом в багажнике и Фелиситас в автокресле.

– Нет, – с улыбкой говорит Самара, – это тот самый дом и есть.

Ангустиас на секунду отрывает взгляд от дома, чтобы посмотреть на Самару и спросить, не сошла ли она с ума, но вместо этого говорит:

– Что, простите?

– Это и есть тот дом. Когда ваша мама привезла свои вещи, дом тоже переехал. Нельзя же просто так бросить свой дом, правда?

Ангустиас натянуто улыбается. Она очень надеется, что это риторический вопрос.

– А как же она перевезла… – Слова прерываются непроизвольным зевком. Ангустиас закрывает рот рукой, словно пытаясь затолкать зевок обратно, но мышцы растягиваются все шире, как будто десятилетиями копившаяся зевота одномоментно вырывается наружу.

– Ой, вы, наверное, очень устали! – тоже зевнув, восклицает Самара. – Идемте, я открою вам дверь. – Самара делает шаг, и Фелиситас намеревается последовать за ней, но Ангустиас удерживает дочь. Телефонный разговор с Самарой был коротким, но Ангустиас помнит все, что было сказано, включая то, что ее мать умерла дома. Причем оказывается, это тот самый дом, где выросла Ангустиас, – дом, который до сих пор хранит миллионы прекрасных и столько же болезненных воспоминаний. У нее раскалывается голова, и ей кажется, что боль уже никогда не утихнет.

– Вообще-то я подумала, мы могли бы остановиться в отеле, – выдавливает Ангустиас.

– Глупости! Вам там будет неудобно. К тому же у нас их просто нет.

– В смысле – нет?.. В этом городе нет отеля?

Самара мотает головой, все еще сияя вежливой улыбкой.

– Нет.

– А мотеля или комнат в аренду?

– Нет, – повторяет Самара. – Городок слишком маленький. Сюда приезжают только к кому-то или просто останавливаются, чтобы заправиться.

– Торговый комплекс есть, а мотеля нет?

– Комплекс в Лас-Флоресе. Он рядом, в тридцати минутах езды на север.

Поверить не могу, хочет сказать Ангустиас, но осекается. Этот факт уже не кажется ей удивительным. С того места, где они стоят, видно, что городок совершенно пуст. Дома Самары и Ольвидо – единственные строения в поле зрения на многие мили вокруг. Все, кроме земли, на которой стоят дома, и небольшого участка зелени, окружающего дом Самары, покрыто сухой желтой травой. Даже грунтовая дорога, разделяющая два соседних дома, поросла жухлыми сорняками.

– Ну если в том городке есть торговый комплекс, то и отель должен быть, верно? Мы можем остановиться там, – рассуждает Ангустиас.

– Бросьте! Это, конечно, близко, но уже очень поздно, и вы хотите спать. Слушайте, если вы действительно не можете остаться в доме своей мамы, можете остановиться у нас.

– Нет! – кричит Фелиситас. Ангустиас смотрит на нее в недоумении. – В смысле, мы не хотим вас беспокоить…

– Вы совершенно не побеспокоите! – уверяет Самара и подхватывает чемодан Фелиситас, прежде чем Ангустиас успевает запротестовать. – До рассвета всего несколько часов, так что вы пробудете у нас всего ничего.

– Что ж, – произносит Ангустиас, и неуверенность в ее голосе постепенно исчезает. – Раз вы так считаете.

– Подождите, – вмешивается Фелиситас. Она тянет мать сзади за рубашку, подзывая ее поближе. Ангустиас подчиняется. – Нам лучше остаться в доме бабушки, – шепчет Фелиситас.

Ангустиас бросает взгляд на дом Ольвидо и мотает головой.

– Но мы должны, – настаивает Фелиситас. – Нам нужно разобрать ее вещи.

– Нет, – шепчет Ангустиас в ответ. – Мы можем сделать это позже. Я устала. Сейчас три часа ночи.

Фелиситас вздыхает и хмурится, будто собирается уступить, но все-таки продолжает борьбу. Обеими руками она наклоняет к себе Ангустиас, так что они напоминают игроков футбольной команды, обсуждающих предстоящую игру.