Моя Фиалковая Ведьма (СИ) - Адлер Марина

Однако, именно сейчас, не стал будить мою жену, а направился к себе в покои. Она не должна видеть своего мужчину таким. Убийцей, от которого тошнит даже меня самого. Достаточно было и одного её брезгливого взгляда утром на мою броню, чтобы понять, кого она видит под ней. Как презирает то, чем я занимаюсь.

С этой мыслью я прошёл в свои покои, принял ванну, а затем отправился спать. Наверняка этой ночью меня снова будут мучить кошмары после сегодняшней мясорубки, а потому, лучше и, правда, лечь одному, чтобы не пугать ту, чей покой был для меня дороже и ценнее всего на свете.

***

Картинки перед глазами сменялись с большой скоростью: первое убийство, улыбка матери, её руки, которые так любили гладить меня по голове, зелёные хищные глаза отца…

Всё провалилось разом в одну комнату, кухню нашего особняка, и я окунулся в то время, когда мне было около девятнадцати, а Аваларду всего около четырёх.

Мама я и брат, измазанные в муке, лепили из теста фигурки, которые должны были стать произведением искусства, а вызвали по итогу лишь смех, напоминая странной формы звёзды, цветы и кривые мордочки на круглых солнышках Аваларда. Запах теста и корицы заполнил большую кухню, вместе с атмосферой уюта и тепла. В этот раз отец уехал на целую неделю по неким делам короля и эти дни стали самыми спокойными из всех, что мне приходилось проживать за всю свою жизнь.

— Посмотри, Эрбос, твои цветы завяли! — рассмеялся весело Авалард, смакуя своё издевательство над моим «творчеством».

— Тогда твои… Кто это вообще? Не уверен, что это странное нечто может напомнить мне солнце, бедные кружки словно собрались рыдать, а не смеяться, — раскритиковал и я шутливо работу брата.

После моих слов он ничего уже не отвечал, только высунув язык и скривив лицо, обозначил своё недовольство.

— Полно вам, мальчики! Так или иначе, печенье будет съедено, незачем к нему придираться и, тем более, ссориться по пустякам, — отчитала нас мама по-доброму и обняла.

Я уже был гораздо выше её, и такие проявления нежности меня смущали, хоть и любил их по-прежнему очень сильно. Авалард же впитывал каждое касание матери, стремясь забрать всё её внимание. Мама взяла противень с печеньем и отдала нашей кухарке, чтобы та приготовила до конца наше «великолепие» кулинарии. После, вечером мы все вместе сидели у камина в гостиной и ели вкуснейшую выпечку, запивая её ароматным чаем с нотками бергамота.

Резко, картина сна сменилась. Я словно оказался у входа того же особняка, мои волосы на голове и плечи тронула влага дождя, а из гостиной лились радостные голоса маня посмотреть на их обладателей. Один из этих голосов я хорошо знал, звучание Миллиоры я не мог спутать ни с одним другим. Она весело рассмеялась и пошутила в своей любимой манере. Ноги сами понесли к источнику звуков, вскоре я увидел картину, которая никогда не возникала в моих мыслях, но слишком хорошо, как наяву предстала во всей красе прямо сейчас.

Моя жена сидела на большом ковре перед резным догорающим камином и держала за руки ребёнка, мальчика с зелёными глазами и чёрными, немного вьющимися коротенькими волосами, она учила его ходить и радовалась каждому шагу сына. Сходство ребёнка со мной не оставляло лишних сомнений — я видел перед собой нашего ещё нерождённого сына. Миллиора же выглядела немного более взрослой, округлость её юных черт лица, стала ещё более красивой и аристократичной, а тело приобрело небывалую женственность.

Я смотрел на жену с сыном, и моё сердце наполнялось любовью к ним всё больше и больше с каждым вдохом. Я никогда не желал иметь детей, помня о своём неудачном детстве. Но в этот самый момент возжелал их именно от Миллиоры.

— Так могло бы быть… — прозвучал голос матери со стороны, отвлекая моё внимание. — Но может быть и по-другому…

Я повернулся к матери, которая стояла совсем рядом, справа. Мне столько хотелось ей сказать, но выдавил лишь одно:

— Прости, мама, я не смог стать достойным человеком…

В тёмных глазах женщины собралось непонимание вместе со слезами. Она коснулась моего плеча, и я почувствовал холод её руки даже сквозь одежду.

— Любовь не имеет ожиданий, сынок. Она либо есть, либо её нет. Я люблю тебя независимо от того, кем ты стал, для меня ты есть и всегда будешь моим сыном. Я люблю тебя лишь за то, что ты есть. И она тебя любит несмотря ни на что. Не потеряй этого, помни, что даже самые сильные чувства становятся хрупкими в руках жестокости и тем более смерти.

Взгляд матери устремился вперёд, заставляя и меня снова посмотреть на приятную взору картину. Вот только теперь картинка снова поменялась, а увиденное заставило сделать шаг вперёд, хоть и безуспешно. Меня словно отбрасывало назад, не позволяя вмешаться.

Передо мной предстал светлый тронный зал, на самом же троне сидел Градос. Что-то было не так во всей обстановке замка. У входа, прямо в широкой каменной арке, сколько помню, стояли по обеим сторонам две статуи: ангелы из белого гранита, державшие в руках мечи остриём вниз. Отныне те ангелы рыдали, преисполненные величайшим горем и закрывая лицо руками.

Король взмахнул рукой и к нему, ведя под руки, Инквизиторы доставили девушку, в которой я сразу узнал свою Милли. Она вырывалась и вела себя бесстрашно, так, как обычно и требовал её чрезмерно строптивый нрав.

Миллиора не старалась больше пресмыкаться перед королём и смотрела на него прямо, горделиво и вызывающе. Во мне мгновенно возник дичайший ужас, ведь я понял, что сейчас должно случиться. Моя жена смотрела на Градоса, таким образом, лишь раз — когда готова была принять смерть от его рук. Я дико закричал и старался предотвратить неизбежное, но все мои попытки подбежать, изменить ход событий потонули в немом крике.

Градос, тем временем, достал острый клинок из ножен на дорогом широком поясе и без всякого промедления, взмахнув им, оставил алую полосу на тонкой нежной шее моей жены. Я закричал и стал ещё больше рваться вперёд, одичав от горя, но меня словно не было в этом месте, никто не замечал меня, а попытки добраться до возлюбленной были бесполезными.

Даже голоса моего в этом месте не было. Я являлся немым наблюдателем своего величайшего в жизни страха, пока алая кровь моей возлюбленной заливала светлый каменный пол, а сама она лежала на нём уже бездыханным телом.

Боль накатывала волнами, одна за другой, перехватывая дыхание. Никогда я ещё не испытывал ничего подобного. Даже в ту кровавую ночь не горевал так сильно. Из глаз стали катиться горячие тягучие слёзы, слишком густые, слишком вязкие, я упал на колени, и они окропили красным плиты каменного светлого пола. Первые слёзы, которые я смог пролить с той самой ночи, когда потерял мать и сестру, оказались кровавыми, проистекая из самых глубин моего искалеченного сердца. Они хоронили мою любовь…

Потеряв разум от горя, потянулся снова за телом любимой и в этот раз меня уже не сдерживали невидимые стены, ведь мой приговор был исполнен, а я остался повержен навсегда, созерцая своё наказание за все прегрешения… За все те муки, которые заставил вытерпеть других. И я заслуживал этого. Не заслуживала она…

Аккуратно, словно бы могла рассыпаться в моих руках, я подхватил Миллиору, укладывая к себе на колени, сидя на полу, стал отыскивать жизнь в её теле с помощью дара, но наткнулся лишь на холод и полное отсутствие сокровенной искры в её груди. Зияющая длинная рана на её шее всё ещё кровила, выпуская остатки драгоценной жидкости, а губы и красивое лицо совсем посерели. Всё вокруг в этот миг потускнело и для меня… Градос, и его приспешники исчезли, словно по волшебству, но они и вовсе сейчас меня не волновали.

— Нет! Нет! Нет! Милли, открой глаза, не смей так поступать со мной, я не переживу этого! Открой глаза, мотылёк, открой их…Умоляю… — голос мой надломился на последних словах, я повёл рукой по её лицу, лишённому всяких эмоций. Окончательное осознание произошедшего, заставило закричать.

Звук ужасного горестного рёва отразился от стен, прокатываясь громом по всему тронному залу. Все эти годы я думал, что души у меня нет, однако прямо сейчас, ощущал её в своём теле горящую и мечущуюся в муках, разрывающих нутро, слишком ярко, до боли в сердце…