Чехов. Последнее дело (СИ) - "Гоблин - MeXXanik"

Он закатал рукава. Татуировок анархистов и правда не было. Кожа на месте прежних рисунков была розовой, явно указывающей на работу лекаря-синодника. И я удивленно нахмурился. Парень мог просто забить татуировки в черные квадраты, но он решил сделать так, чтобы от прежних отметин не оставалось даже шрамов. А это было куда дороже.

— Да и в крупных делах я не замечен, жандармами не привлекался, — воодушевленно продолжил парень.

Я кивнул:

— И чем надумал заниматься дальше?

Парень замялся, словно подбирая слова. А затем тихо, неуверенно произнес:

— Хочу присягнуть семье Чеховых.

Я какое-то время молчал, рассматривая его. Передо мной стоял уже не тот горячий парень, что когда-то готов был броситься в драку по любому поводу. Этот Гришаня показался мне другим. Взрослым, спокойным, со взглядом серьезного человека.

— Ты ведь понимаешь, что тебе придется держать лицо? — строго уточнил я.

— Да.

— И что любой твой промах может лечь тенью на княжескую фамилию?

— Понимаю. И не подведу, — собеседник поджал губы.

— Хорошо, — сказал я наконец. — Поручусь за тебя перед бабушкой. Увы, решения за семью принимают старшие члены.

Гришаня расплылся в искренней и мальчишеской улыбке:

— Спасибо за шанс, Павел Филиппович. Вы не пожалеете.

— Посмотрим, — ответил я, не скрывая тепла в голосе. Подошел к машине, сел на переднее сиденье.

— Вы только упомяните, что жандармами я не привлекался, — напомнил Гришаня, усаживаясь на место водителя. — И что руки у меня чистые.

— Ты про татуировки? — усмехнулся я.

— Про то, что я не душегуб, — совершенно серьезно заявил парень.

— Обязательно, — улыбнулся я. И Гришаня завел двигатель:

— Куда держим путь, мастер? — уточнил он.

Я задумался, глядя, как солнечные лучи ложатся на мокрую мостовую. А затем медленно произнес:

— Знаешь, где находится приют Святого Гавриила?

— А то! — гордо ответил водитель, и машина выехала на дорогу.

Глава 41

Открытия

Город уже успел проснуться, и пробок на дорогах не было. Поэтому до приюта нам удалось добраться быстро. Гришаня вёл уверенно, без прежней резкости. И к моему удивлению, за все время поездки он не вступил ни в один конфликт, даже когда машину подрезали. Словно со сведенными татуировками, он избавился от той горячей неосторожности, что когда-то выдавала в нём уличного мальчишку. Пропала прежняя суета, нервная дерзость. Осталась только спокойная решимость. Та, что появляется у человека, который, наконец, выбрал себе дорогу.

Я поймал себя на мысли, что в этой поездке мне не хватает одного человека. Неважно, что сейчас за рулём сидел Гришаня. Собранный, уверенный, уже не тот уличный парнишка, каким был когда-то. Всё равно в мыслях снова и снова всплывало лицо Фомы.

Когда мы только познакомились, он был упрямым, с привычкой поджимать губы и ворчать по поводу и без. Но с каждым днём проявлялось в нём то, чего в людях ценишь сильнее титулов и званий: верность. Не слепую, не навязанную, а ту самую, которая вырастает из взаимного уважения. Он всегда называл меня «вашество», но за этим обращением не было раболепия. Лишь своеобразная форма признания, что я для него не просто наниматель, а человек, которого стоит прикрыть собой, если потребуется.

Сейчас он стал увереннее, занял важный пост, нашел себе невесту и выбрал свой путь. Но все равно оставался собой. Добрым, порядочным и ловким. Взять хотя бы эту историю, в которой он умудрился отбиться от Екатерины Юрьевны, когда та от обиды решила выйти замуж за первого встречного. Да еще и догадался подсунуть ей Вальдорова со всей присущей коту прямотой и коварством.

Я невольно усмехнулся. В мире, где людей делят на благородных и «прочих», где фамилия важнее поступков, всё ещё можно найти родную душу. Не по крови, а по выбору.

Фома, по сути, стал мне другом. Пусть и не равным по положению, но равным по духу. И наверное именно такие люди и делают этот мир чище — своими поступками, не словами.

А теперь меня по городу вез Гриша. И он тоже не был человеком.

Я припомнил, что Арина Родионовна как-то объясняла мне про таких, как он. Перевертышей. Гришаня не имел духа-покровителя, как наш Питерский. Он не был шаманом, не носил оберегов и не чертил на коже знаки. Но его волчья природа давно уже взяла верх над человеческой частью. Он не просто чувствовал опасность, он чуял её шкурой.

«Если волк выбирает себе вожака, он следует за ним», — сказала Арина. И вот теперь, выходит, Гриша выбрал меня.

Я не знал, когда именно это произошло. Не было ни особого разговора, ни торжественного признания. Но всё в его действиях говорило: он рядом не по долгу службы. А потому что решил быть рядом. И теперь, как ни странно, это ощущалось куда надёжнее любого договора.

В мире, где родство определяется фамилией, а преданность наличием герба на печатке, оборотень, выбравший тебя — это, пожалуй, и есть настоящее. Без прикрас.

И пусть он не станет мне другом, как Фома. Но кто знает? Всё когда-то с чего-то начинается. А волк, выбравший себе путь, с него не свернет.

За окнами медленно проплывали умытые утренним дождём липы, крыши домов блестели от влаги, а небо было светлым, почти прозрачным, с тонкой дымкой над горизонтом. Где-то хлопала створка лавки, из булочной на углу тянуло запахом горячего хлеба, а за углом мелькнул рыжий кот, будто спешивший на дежурство.

Гришаня свернул на нужную улицу, остановился у ворот храма и обратился ко мне:

— Прибыли, мастер.

Я кивнул, рассматривая спрятавшиеся за оградой высокие белые стены и уходящий к небесам золотой купол, блестевший на солнце. Я открыл дверь и уточнил:

— Подождешь меня в машине? Или прогуляешься со мной до приюта?

Гришаня прищурился, вглядываясь за ограду храма, а затем ответил:

— Лучше прогуляюсь. Вдруг получу благословение.

— Ты веришь в такие ритуалы?

— Лишними они не будут, мастер некромант. Вам ли не знать?

Спорить я не стал и вышел из машины. Направился к воротам, чувствуя, как с каждым шагом на меня накатывает волна покоя и гармонии. За спиной послышались торопливые шаги. Гришаня поравнялся со мной и ступал рядом, осматриваясь по сторонам и довольно щурясь на солнце.

У ворот пахло свежескошенной травой. На паперти стояли ожидающие подаяния. Заметив меня, они шагнули вперед, и я уже сунул руку в карман пиджака за бумажником, чтобы раздать прихваченных для этого случая мелких денег, но просящие вдруг резко расступились, пропуская нас внутрь. При этом собравшиеся у ворот как-то странно косились на моего спутника и опускали глаза, словно опасаясь встречаться с ним взглядом.

Я удивлённо посмотрел на него, но промолчал. Он только пожал плечами и усмехнулся, будто ему было и неловко, и забавно одновременно.

— Что ты им сделал? — всё же не выдержал я.

— Да ничего, — просто ответил он, глядя куда-то вверх, где над куполом кружили голуби. — Скорее всего, у нас с ними, видать, общие грехи. Вот и чуют родственную душу.

Я хмыкнул и шагнул в ворота. Двор был пуст, мы обогнули храм и вышли на тенистую дубовую аллею, которая вела к зданию приюта. Солнце пробивалось сквозь кроны старых деревьев, и свет ложился на землю пятнами, будто кто-то рассыпал золото.

— Решили взять на воспитание ребенка? — уточнил мой провожатый.

Я покачал головой:

— Просто с недавнего времени курирую это заведение. И стараюсь помогать детишкам по мере сил.

Гришаня кивнул:

— Дело благое, — ответил он и живо уточнил. — А как синодники отнеслись к тому факту, что святое заведение курирует некромант?

Я усмехнулся и пожал плечами:

— Вроде бы особо не протестовали.

— Понимаю, — отозвался Гришаня.

На детской площадке неподалеку от входа играли дети. Кто-то гонял мяч, кто-то возился с котёнком. Несколько детишек лепили в песочнице куличи. Один мальчишка с сосредоточенным видом пытался починить деревянный кораблик, другой сидел на лавочке поодаль от остальных и читал книжку, шевеля губами. Детский смех звенел в воздухе, словно колокольчики, и в груди у меня неожиданно защемило от чего-то простого и чистого. Я замедлил шаг, рассматривая площадку.