Но это ничего не меняет. Речь все равно идет о построении собственной жизни в ходе длительного и мучительного процесса освобождения от родительского влияния.
Лючия, женщина 52 лет, рассказывала мне, как на каком-то этапе этого процесса она ощутила необходимость написать письмо своим родителям:
Дорогая мама, дорогой папа,
прошло много дней с тех пор, как мы виделись в последний раз, но я, как сейчас, помню ваши руки, машущие мне вслед, ощущаю тепло ваших уже немного хрупких объятий, вижу немые вопросы, застывшие в ваших глазах.
Свидетельство об окончании пятого класса начальной школы моего отца Джованни Новара, 28 июня 1939 г.
Мама, я знаю, как сильно ты мечтала обо мне, как хотела меня. Ты никогда не ругала меня, никогда не поднимала на меня руку, ни разу не сказала мне «нет». Но ты держала меня крепко, слишком крепко – возможно, ты боялась потерять меня, опасалась, что со мной что-нибудь случится, что я перестану быть твоей девочкой. Я страдала от чрезмерной опеки, порой мне даже казалось, что я задыхаюсь. Я знаю, как трудно тебе было оторваться от меня – наверное, ты была слишком привязана ко мне, чтобы отпустить на волю. Я понимаю, что ты поступала так из огромной любви ко мне, но мне нужно было познавать окружающий мир, даже если это причиняло боль, нужно было жить.
Папа, признаюсь, что я временами ненавидела тебя за то, что ты бранился и кричал на меня, за то, что постоянно указывал на мои ошибки. Не могу забыть, как ты при этом хмурился и опускал голову, словно произошло что-то непоправимое. Мне же было нужно, чтобы меня видели и принимали такой, какая я есть, со всеми моими недостатками, с моими мечтами и заблуждениями. Наверное, ты так пытался объяснить мне, насколько трудна жизнь, что нужно поступать правильно, что это требует усилий… и мне действительно пришлось приложить много усилий – чтобы ощутить уверенность в себе.
В твоих глазах та свобода, о которой я мечтала (так и слышу, как ты говоришь «Слезь с груши»), была недостижимой целью для женщины, тем более в такой маленькой деревушке, как наша. Все мое существо восставало против вашей строгости, вашего стремления удержать меня при себе, против вашей любви. Потребовалось время, чтобы я смогла обрести свободу и выбрать свой путь, не отрекаясь от вас.
Всего в нескольких строках перед нами разворачивается целая личная история о столкновении родительских ожиданий с тем, как в итоге сложилась жизнь.
Нет ничего важнее полученного воспитания. Как бы мы ни стремились оторваться от своих корней.
Мы пытаемся смягчить, скрыть, стереть воспоминания, часто заменяя их общими местами: «У меня было чудесное детство», «Я бы не хотел ничего изменить», «У меня были прекрасные родители», «Мне повезло вырасти таким, каким я стал», «Я почти ничего не помню о своем детстве и о том, как меня воспитывали. Я хочу смотреть только вперед».
Я мог бы привести множество примеров, когда люди, которых спрашивали о детских воспоминаниях, не могли вспомнить ничего или почти ничего. Забвение собственного детства часто свидетельствует о бурлящей там раскаленной магме, которую предпочитают не трогать. До поры до времени, пока не наступает извержение.
Много лет назад на одной важной конференции, в которой принимали участие разные знаменитости, я говорил о том, насколько важно для каждого из нас понять – и принять – полученное воспитание и каким образом можно этого достичь. Я привел несколько примеров, обнадеживающих и не очень. Одну известную итальянскую писательницу задели мои слова, она раздраженно ответила: «У меня было прекрасное детство, и я не нуждаюсь в подобном анализе». И начала свое выступление, рассказывая о событиях прошлого, свидетельствовавших как раз об обратном. Я попытался возразить ей, но безуспешно. Несмотря на тяжелые воспоминания, детство оставалось для нее чудесной сказкой.
Казалось, что звучит знаменитая неаполитанская песня:
Что пришло, то пришло.
Что ушло, то ушло.
Все, что было, – прошло… [4]
Сомнительность понятия «черная педагогика»
В 1970‒1980-х гг. уроженка Цюриха Алис Миллер стала одной из многих психоаналитиков, отошедших от официальной линии Зигмунда Фрейда, в частности от его утверждений о том, что детские рассказы о насилии, в особенности сексуальном, лишь форма фантазий, связанных с формированием собственной сексуальности. Миллер поставила под вопрос фантастический элемент в детских воспоминаниях, призывая своих коллег-психоаналитиков (и не только их) обратить внимание на реальную проблему насилия по отношению к детям, прежде всего – на методы воспитания, принятые в семье. Речь шла о жестоком обращении, которое слишком часто необоснованно недооценивалось. Миллер отнесла побои, тумаки, садистские наказания к сфере так называемой черной педагогики. Ее книги на эту тему пользовались большим успехом и вошли в программу подготовки специалистов, которые в те годы боролись за соблюдение основных прав ребенка и адекватное воспитание.
Говоря о психологическом насилии, Миллер приводила в качестве примера истории, которые рассказывают детям. В частности, она упомянула легенду о святом Николае, распространенную в немецком кантоне Швейцарии, придуманную специально, чтобы во время посвященного этому святому праздника навязывать детям чувство вины [5]. В этот день человек переодетый святым Николаем и пользовавшийся расположением родителей, вызывал детей по одному и, прежде чем вручить подарки, подвергал их форменному допросу, требуя, чтобы они признались в своих проступках. Напуганные малыши были вынуждены слушать его, не имея возможности избежать насилия над своей личностью, совершавшегося под видом традиционной забавы [6].
Несмотря на безусловные заслуги Алис Миллер, я считаю определение «черная педагогика» некорректным: педагогика представляет собой науку о воспитании, как школьном, так и домашнем, а вот сам процесс воспитания действительно может принимать любую форму, в том числе самую уродливую и жестокую по отношению к детям и подросткам. Так что принятая ею терминология представляется мне сомнительной.
Новое и вместе с тем старое исследование
В этой книге я впервые собрал воедино результаты исследований, которые проводил на протяжении более 30 лет. Моя цель – изложить на бумаге путь, который я проделал, чтобы понять и принять полученное мной воспитание, в частности то, что можно назвать «воспитательный сценарий». Этот исследовательский проект я последовательно воплощал как с личной, так и с научной точки зрения на протяжении всей второй половины жизни, когда наконец понял, что обязан выйти за рамки банального бунта против родительских установок. Впрочем, этот бунт был вполне в духе времени.
Моя молодость пришлась на 1970-е гг., когда противостояние своему происхождению и авторитетам считалось если необязательным, то вполне естественным. Поэтому я был готов сломать все шаблоны, по которым протекало мое детство. Было так легко и приятно иметь возможность заявить: «Я не такой, как вы. Не смейте распоряжаться мной. Я не принадлежу вам». Эти заявления я адресовал всему миру взрослых, но в глубине души при этом обращался к своей семье, к их одержимости деньгами и внешним лоском. «Это меня не касается. Я другой. Я делаю другой выбор». Порой я думал: «Я еще докажу вам, что вы все делаете не так. Я буду лучше вас».
В действительности же я жутко увяз в жизненных установках своих родителей.
