Искра божья - Глазырина Елена

— Повезло собакам, — пробормотал де Брамини.

— Смотри, смотри! — Ваноццо, сидевший на ступеньку ниже Пьетро, толкнул того в бедро. — Да это же наш мертвец!

— Забери меня, Дьяболла! — пробормотал Джулиано, во все глаза пялясь на приближающегося к ним человека.

Разодетый в драгоценный антрацитовый бархат, павлиньи перья и соболя, по лестнице, плавно раздвигая толпу, поднимался Джованни Боргезе, несущий перед собой на перевязи правую руку. Рядом с ним, слегка поддерживаемый слугою за локоть, величаво вышагивал Валентино ди Лацио. Его узкое лицо с рыжеватыми усами светилось болезненной бледностью на фоне оливково-чёрного камзола, расшитого золотой нитью. Из-под роскошного берета, надвинутого на правое ухо, чуть выглядывали свежие бинты. Оба мужчины гордо прошествовали мимо Джулиано, не удостоив того даже мимолётного взгляда.

— Вы же говорили, что он умер? — недоверчиво уточнил Артемизий.

— Ха, п-приврали сказочники! — хохотнул Паскуале.

— Пьетро не лекарь, ему простительно ошибаться, — заступился за приятеля Джулиано.

— Могу поклясться на библии, что сердце Валентино не билось, — тихо процедил Пьетро, прожигая взглядом дыру в спинах удаляющихся врагов.

— Воистину, чудеса ещё встречаются, — де Грассо задумчиво покусал смоляной ус.

— Ну-у, не знаю, дружище, …

Глава 73. Смерть

Джулиано с детства не слишком жаловал похороны среди членов родной семьи и близких родственников. Плачущая матушка, скорбный отец, молчаливая бабка, растерянные братья и сёстры, не знающие, чем себя занять во время бесконечных погребальных ритуалов и подготовки к оным, навевали на него щемящую тоску и вместе с тем безотчётную жажду жизни.

Лет примерно до двенадцати Джулиано всеми силами старался избегать торжественной тишины, долженствующей царить в преисполненный скорби день. Он шумел в церкви, задирал братьев, кидался хлебными шариками в сестёр, пачкал чёрное парадное платье: словом, всем своим поведением пытался отогнать благочестивое унынье родственников.

Повзрослев, юноша стал по возможности избегать скорбных обрядов. Часто, улизнув с кладбища под каким-нибудь благовидным предлогом, он забирался на ближайший сеновал, где приникал к прелестям знакомой сострадательной селянки, утверждая таким образом победу жизни над смертью.

Впрочем, к похоронам, не касающимся его семьи, Джулиано относился проще и посещал их с большим энтузиазмом. Там обычно вкусно кормили, раздавали дорогие памятные подарки с именем покойного и датой погребения. Когда же судьба ему особенно улыбалась, Джулиано мог встретить на кладбище какое-нибудь прелестное заплаканное создание в чёрных кружевах, за которым не грех было и приударить после поминок.

Но сегодня Джулиано отправился в капеллу Маджоре не из-за того, что надеялся на обильную трапезу и щедрые дары безутешных родственников, а потому, что искренне сожалел о смерти сеньора Рафаэлло. Кроме того, у де Грассо был и иной, более прозаичный повод.

После застенков инквизиции отец Бернар чувствовал себя неважно. Он не покидал комнату друзей и уже несколько раз намекал о необходимости разговора с викарием. Конфликт монаха и Псов господних нуждался в разрешении. Джулиано же пока тянул с визитом к Лукке, отыскивая всё новые и новые оправдания своей невозможности, а, вернее, нежеланию видеть брата. Даже хмурые лица последователей святого Доменика, несколько раз замеченные им на соседних со школой маэстро Майнера улочках, не могли пока сломить эгоистичного упрямства молодого де Грассо.

В надежде оттянуть неприятную встречу юноша запахнул на груди тёплый плащ и предложил приятелям составить ему компанию. Пьетро неопределённо хмыкнул и отказался, сославшись на неотложные дела. Ваноццо, ругаясь на внезапно воспалившуюся рану на бедре, последовал примеру друга, оставшись в школе.

Джулиано вздохнул, завернулся в тёплый плащ и направился к Папской церкви.

С утра Конт наполнило холодное безветрие. Тяжёлые свинцовые тучи словно прилипли к высоким шпилям башен, куполам церквей и черепичным крышам палаццо. Они давили на город мрачной громадой, прибивая к земле все запахи, дымы и звуки. Густой промозглый туман, состоящий из холодных испарений и дыма горящих очагов, стлался по площадям, клубясь в переулках. Серое от бесконечной стирки бельё мастеровых вытянулось на верёвках, перекинутых через узкие улочки, точно недельный висельник. Куда-то попрятались тощие уличные коты и злющие дворовые собаки. Умолкла музыка, обычно в это время разносившаяся из каждой траттории. Конт скорбел по безвременной кончине молодого гения.

Когда Джулиано переступил порог капеллы Маджоре, хор заканчивал последние хоралы реквиема по усопшему:

…Agnus dei,

qui tollis peccata mundi, dona eis requiem.

Agnus dei, qui tollis peccata mundi,

dona eis requiem sempiternam.

Lux aeterna luceat eis, domine, cum sanctis tuis in aeternam, quia pius est.

Requiem aeternam dona eis, domine, et lux perpetua luceat eis^[179].

В некогда просторных стенах храма было не протолкнуться от желающих в последний раз взглянуть на великого мастера. Высокородная знать и сильные мира сего с горящими восковыми свечами в ладонях стояли в первых рядах недалеко от гроба, облачённые по случаю траура в тёмные плащи и пелерины. Джулиано узнал хмурившегося Микеля Буонарроти, стоявшего рядом с седым и ссутулившимся Леонардо да Виньти; заметил сеньору Лацио, со скучающим видом разглядывающую фрески на потолке и стенах церкви. Её верные спутники Джованни Боргезе и Валентино негромко переговаривались чуть поодаль. У северной стены храма, под недописанной фреской, над которой де Грассо и де Марьяно трудились этой осенью, Джулиано разглядел заплаканное круглое личико Артезии, прячущееся под густой вуалью. У гроба тихо всхлипывала невидимая из-за чужих спин женщина.

Венки из бледных оранжерейных цветов и траурные ленты оплетали массивные подсвечники и большую картину, выставленную подле тела художника. Монументальное полотно десяти локтей в высоту изображало Иста, возносящегося в лучах божественной силы в окружении апостолов и изумлённых, кричащих друг на друга людей. Видимо, картина была последней работой маэстро — Джулиану бросилась в глаза неоконченная фигура женщины, стоявшей в пол-оборота на переднем плане. Выставленное в храме произведение нагоняло тоску, бередило тонкие струны души, точно плач осиротевшего ребёнка, внезапно лишившегося отца.

На звоннице гулко ударил одинокий колокол.

Люди приглушённо зашумели и не спеша потянулись к выходу. Слуги в траурных одеяниях подняли гроб с телом и понесли на двор к открытой карете. Бледное, спокойное лицо художника, почивавшее в облаке белых цветов, проплыло мимо Джулиано. Смерть наделила его какой-то особой хрупкой красотой, перламутровой свежестью раннего утра. Сеньор Рафаэлло казался спящим или отдыхающим после долгой дороги.

Гроб погрузили в траурный экипаж, запряжённый четвёркой серых в яблоках коней. И процессия медленно тронулась через город. Впереди шли герольды, по временам оглашавшие улицы громкими печальными криками. За ними двигались восемь молчаливых мужчин в долгополом чёрном облачении, нёсших чадящие факелы. Сразу за гробом следовала толпа плакальщиц, с головы до ног закутанных в струящиеся белые платья и дымные вуали. Притихшие ученики, подмастерья и ближайшие родственники ехали в двух открытых возках. Особенно жалостливо среди них смотрелась растерянная, плачущая украдкой женщина с мальчишкой лет трёх, сидевшем на её коленях. Ребёнок куксился и хныкал, теребя родительницу за агатовые рюши наряда. В сером, почти игрушечном дублетике, расшитом тёмными галунами, с трогательным пушком вьющихся золотистых волос, он виделся скорбящим живым Гадэсом — воплощённым ангелом смерти.