Да не судимы будете (СИ) - Черемис Игорь

Валентин в мою следственную группу попал из-за Якобсона. Ему было около сорока лет, он начинал службу ещё при Сталине, а когда структура Комитета окончательно оформилась, то оказался во Втором Главном управлении — контрразведке, где числился по отделу, который приглядывал за приехавшими в СССР иностранцами. Но в 1964-м, когда главу ВГУ Олега Грибанова выкинули из Конторы после побега на Запад одного из подчиненных, в опалу попал и Валентин, который считался кем-то вроде протеже своего начальника. На мой взгляд, то дело яйца выеденного не стоило, но при Хрущеве подобные перегибы случались сплошь и рядом. Грибанов подался в писатели, а Валентин оказался в отделе, который занимался контрабандой и незаконными валютными операциями. [2]

Отдел этот был не слишком перспективным для тех, кто намеревался сделать у нас карьеру. Единственный его громкий успех случился в начале 1960-х, когда был разоблачен «валютный король» Ян Рокотов и его подельники; впрочем, сами комитетчики тогда смогли нарыть на этих ребят не слишком много материала, так что те получили всего по семь лет строгого режима. В общем, сработали на «троечку», и лишь вмешательство Хрущева заставило «дело Рокотова» прогреметь на весь мир. С тех пор сотрудники отдела, можно сказать, почивали на лаврах, ловили спекулянтов и валютчиков, но по мелочи, никого не расстреливали, и вообще их было плохо заметно на общем фоне. Тот же Якобсон, если обвинять его только в валютных делах, мог выйти на свободу лет через пять. Я смутно помнил, что какие-то артисты, которые как раз попали под валютную 88-ю статью, всего лишь поломали карьеру, но отсидели не очень много. [3]

Но при этом сложилась определенная традиция — если в каком-то деле всплывали валюта и золото, то этот отдел подключался к расследованию автоматически, даже помимо желания его начальника. Правда, именно сейчас, летом 1972 года, отдел был загружен по самую макушку — в Грузии шла масштабная чистка цеховиков, которая дотягивалась и до первого секретаря ЦК Компартии Грузии Василия Мжаванадзе. Тот был близким другом Брежнева, так что вся следственная бригада — больше похожая на усиленную следственную дивизию — носилась с задницей в мыле, пытаясь уцелеть среди множественных огней. С их точки зрения мелкий московский диссидент Якобсон вовсе не заслужил их внимания, но нарушить собственные инструкции они не могли, так что спихнули мне своего «варяга».

С Валентином мы о его ссылке не говорили, но он, в принципе, пришелся мне по душе. Опыт у него был серьезный — всё же двадцать лет в органах, — а перипетии в карьере, кажется, его не сломали. Даже к тому, что у него на плечах всё ещё были майорские погоны — выше на уровне одного из отделений даже в ВГУ прыгнуть невозможно, — он относился с легким юмором, как и к моему быстрому росту в званиях. Насколько я понял его характер, он считал своё положение временным и надеялся снова оказаться в общей обойме. В принципе, диссидентское дело могло стать для него поводом вернуться к настоящим делам, если мы не облажаемся. Правда, я не был уверен, что найденная у Якобсона валюта что-то нам даст — добавит пункт обвинения и всё. За валюту после Рокотова так никого и не расстреляли — а у этого диссидентского деятеля и тысячи марок не набралось.

Вообще-то, когда я запросил арест Якобсона, меня не понял даже полковник Денисов. Я подозревал, что и Бардин решил уйти из группы после этого моего волюнтаристского решения, но на это мне было, честно говоря, наплевать. Как я и думал, ему быстро нашли замену — пожилого майора с огромным опытом за плечами, который вполне умел допрашивать подозреваемых и оформлять протоколы. У этого майора не было стремления занять должность руководителя следственного отдела, он был крепким середняком без особых амбиций и никаких родственных чувств к диссидентам не испытывал. В общем, я был более чем доволен.

С начальством пришлось чуть сложнее, но мне удалось доказать, что Якобсон на свободе и Якобсон в СИЗО — это два разных Якобсона, и второй нам более выгоден. Денисов в итоге принял мою сторону, как-то убедил уже наших кураторов из центрального управления, так что с оформлением задержания проблем не возникло. Ну а когда у Якобсона дома нашли запрещенную литературу и валюту, все вопросы отпали.

Вот только сам Тоша буквально замкнулся, на допросах больше молчал или пытался рассуждать о поэзии. Про тысячу марок он всё же вынужден был рассказать, но это была стандартная байка, в которую не верил и он сам: мол, нашел на улице, собирался сдавать доблестной милиции, но не успел из-за вызова в Комитет, а потому он ни в чем не виноват. Вопрос, почему эти марки в полиэтиленовом пакете были приклеены скотчем к крышке унитазного бачка, повис в воздухе. В общем, мы с этим Якобсоном оказались в тупике, из которого нас и должен был вывести Валентин.

На самом деле я на него особо не рассчитывал, помня о том, что лучшие силы валютного отдела брошены на Грузию. Но мне нужен был кто-то, кто будет хотя бы симулировать бурную деятельность и подписывать нужные нам бумаги. Правда, Валентин сразу предложил устроить массовый опрос среди известных в Москве валютчиков — пусть те анонимно расскажут, имели ли они дело с Якобсоном или же нет. Работа даже на первый взгляд выглядела масштабной, быстрых результатов я от неё не ждал, но добро дал — хуже от этого не будет, а лучше — вполне может. Ну а единственным зримым результатом нашего сотрудничества пока были те самые двести марок, которые я отдал Максу. И что любопытно — Валентин сам предложил помощь, когда узнал, что мой приятель едет в Германию. Я какое-то время сомневался — это вполне могла быть подстава, — но взвесил все «за» и «против» и согласился на эту авантюру.

* * *

— Оля, пошли, — я тронул девушку за локоть, когда Макс, махнув рукой на прощание, вышел через дверь на взлетное поле, где нашу делегацию ждал самолет.

Это было какое-то служебное помещение, куда мы с Ольгой смогли попасть с помощью одного из заместителей Бобкова, который был хорошо знаком с начальником местных пограничников. Конечно, он бы не стал суетиться по собственной инициативе, но сам Бобков оказался очень добрым руководителем. Когда я пришел отпрашиваться — Макс вылетал в четверг, в самый разгар рабочего дня, — мой новый начальник обстоятельно расспросил меня о причине, проникся, сделал звонок своему первому заместителю Сергею Матвеевичу Серегину, который без лишних вопросов объяснил, к кому нужно обратиться в «Шереметьево» и проделал подготовительную работу. Всё сработало идеально, так что мы смогли проводить Макса чуть ли не до трапа самолета, отлетающего в Мюнхен.

Ольга с трудом оторвала взгляд от летного поля и стоящих на нем самолетов «Ил» и «Ту» и повернулась ко мне.

— Да, конечно, Вить… пойдем, — сказала она. — Просто я волнуюсь. Всё же нормально будет?

— Конечно, — ответил я, хотя и сам сильно волновался.

В той истории, которую я знал, никто из членов советской делегации в теракте не пострадал, они обитали достаточно далеко от места происшествия. Но мои действия могли повлиять на что угодно — например, я не знал, должен ли был ехать в Мюнхен Макс, которого послали лишь потому, что он моими стараниями получил внеочередное звание. Вернее, не только моими, но и своими, но хрен редьки не слаще. В общем, я уже ни в чем уверен не был и переживал за приятеля, лишь надеясь на то, что его поездка закончится благополучно.