— Могут придраться, — с сомнением сказал Валентин, рассматривая исчерканный карандашом документ. — Леонид Васильевич любит, когда наоборот — сначала самые тяжелые пункты обвинения, а потом уже весь довесок.
— А мы ему не скажем, — улыбнулся я в ответ. — А то, чего он не знает, его не расстроит.
[1] ВНИИ акушерства и гинекологии в Хамовниках, на его базе в 1979 году создали Научный центр акушерства, гинекологии и перинатологии, которым долгое время руководил врач Владимир Кулаков. С конца нулевых этот центр на улице Академика Опарина, 4 носит имя Кулакова. Ну а в Хамовниках сейчас кафедра акушерства и гинекологии № 1 ИКМ имени Н. В. Склифосовского.
Что касается роддома имени Грауэрмана — это действительно культовое место среди определенной части москвичей. На его месте (напротив высотки МИД на Смоленской) сейчас находится «Вкусно и точка» (бывший «Макдональдс»).
[2] «Так было, так будет» — слова министра внутренних дел и шефа жандармов Александра Макарова по поводу расстрела рабочих на Ленских золотых приисках в 1912 году.
Глава 19
«Хлебное поле затянул плевел»
В СССР про теракт в Мюнхене писали и говорили очень аккуратно. Вернее, совсем не говорили — в вечернем «Времени» лишь упомянули о нападении террористов на олимпиаде, но сразу же сообщили, что игры будут продолжены и перешли к успехам советской команды. Успехов, кстати, набиралось прилично — на спортсменов из СССР регулярно проливался дождик из золотых, серебряных и бронзовых медалей, они проходили отборочные туры, и всё было хорошо.
В центральной прессе впервые о теракте сообщили лишь 7 сентября — это событие было упомянуто сразу в трех небольших заметках на шестой странице газеты «Правда». В одну, посвященную в основном спорту, похоже, в последний момент добавили три коротких абзаца — да, были террористы, но все кончились, игры продолжаются, полицейских много, а канцлер Брандт выразил «глубокое сожаление» по поводу случившегося. Глубокое сожаление выразила и наша страна — в лице всесоюзного комитета по спорту, Олимпийского комитета СССР и советской команды.
Самое подробное описание происшествия было в третьей заметке, но из её текста было непонятно, где именно террористы захватили заложников, кем были эти заложники — Израиль не упоминался даже косвенно. Мне со всем моим послезнанием было невозможно сложить полную картину — заметка короткая, на пять абзацев, на абзац приходится ровно одно предложение, так что на подробности места не оставалось. Но, в принципе, наши честно сообщили: террористы уничтожены или задержаны, а заложники погибли.
В следующих номерах журналисты «Правды» написали о теракте ровно одно предложение — и на этом сочли свою миссию выполненной.
Если бы я не знал, что Комитет в эти дни напоминал растревоженный пчелиный улей, если бы сам не принимал участия в этой работе, я, наверное, был бы уверен, что Советскому Союзу и дела нет до громкого происшествия в Мюнхене. Но, разумеется, это было не так. Информация до СССР добиралась — «голоса» слушали не только во Втором главном управлении, но акций в Москве удалось избежать. В Киеве коллегам пришлось чуть сложнее — через несколько дней после теракта местные евреи отправились к мемориалу в Бабьем яру и устроили там импровизированный митинг. Кого-то задержали, но обошлось без посадок, хотя в иностранной прессе моментально тиснули заметки о новых репрессиях. Мне дико хотелось позвонить генералу Чепаку, посоветовать вдумчиво поработать с организаторами этой акции и найти лазейку, по которой «советы» из-за границы попадают в нашу страну. Но я не стал это делать — если уж они сами не догадались, то там всю систему надо менять, за один раз я ничего не сделаю, даже если расшибусь в лепешку.
Были и неожиданности. Уже назначенный первым городским замом председателя московского управления КГБ генерал Денисов вышел на Бобкова, а тот не отказал в небольшой просьбе коллеге. И на меня свалили надзор за парой молодых лейтенантов, которые в отсутствие Макса и составляли личный состав группы по выявлению финансирования диссидентов. Правда, в силу возраста и опыта они сейчас лишь учились ходить и говорить, но я бы не назвал присмотр за ними слишком сложной задачей. Всё же офицеров в школе КГБ учили на совесть, и если их хорошенько пнуть в нужном направлении, они способны даже летать — недалеко и нызенько-нызенько, но важен сам факт.
Я и сам неплохо побегал по городу, общаясь со своей агентурой, но все мои осведомители были бесконечно далеки от политической активности, а обзавестись новыми из диссидентской среды я пока не успел. Впрочем, не могу сказать, что я торопился — мне нужно было хоть какое-то понимание собственного будущего. Ведь если меня завтра снова закинут на полгода в какую-нибудь Тьмутаракань, где меня будет проверять ещё один заслуженный диверсант, эти агенты мне просто не понадобятся. Впрочем, моё начальство не любило повторяться, так что я с легким нетерпением ждал встречи с Андроповым, от которой, возможно, зависела моя судьба.
Ну а часть времени у меня отнимала Татьяна. В институт, где она лежала, я мотался на ежедневной основе, привозил по её заказу всякое — мы оба понимали, что вкусы беременных за время от заявки до доставки могли поменяться, но играли в эту игру. Я не спрашивал, что она делала с едой — может, подкармливала соседок по палате и медсестер, может, просто выкидывала. Сам институт нравился мне всё больше и больше — в нем разрешали свидания, а ограничения на те же передачи были достаточно внятные. Я и сам понимал, что не стоит носить в больницу «вкусное» советское молоко, которое скисало за день.
Правда, про срок родов врачи ничего не говорили, отговариваясь, что всё происходит в соответствии с природой. Но и в этом случае я их понимал — до конца человеческий организм не изучили и в моем будущем, так что полной взаимосвязи сразу кучи факторов никто не знал. Но специалисты этого института были, как мне показалось, чуть ближе к истине, чем их коллеги из районных родильных домов.
Толковых выходных, впрочем, у меня не получилось. Мы всё ещё ждали каких-то провокаций, службу несли в усиленном режиме, и субботу я провел на рабочем месте, как один из дежурных по управлению. И пусть я воспользовался этой оказией, чтобы подготовить целую кучу недостающих документов по своей группе, но всё равно вечером у меня было чувство бездарно потерянного времени.
* * *
В воскресенье я проснулся рано, но все обыденные дела делал настолько медленно, что не заметил, как раннее утро превратилось в просто утро. Включил телевизор — как раз в девять начинались передачи на первом канале, — убрал звук, а потом целый час терзал струны — сначала под гимнастику для детей, а потом под «Будильник», стараясь играть так, чтобы музыка подходила под движения юных гимнастов и кривляния клоунов-ведущих. Получалось плохо, но меня радовало, что вообще получалось — в моей прошлой жизни подобные экзерсисы изначально были обречены на провал.
А в десять раздался звонок в дверь. Я отложил «торнаду», с сомнением посмотрел на усилитель, но выключать его не стал, надеясь вернуться к своему занятию, когда незваный гость уйдет. Подошел к двери, глянул в глазок — и обнаружил, что на моей лестничной площадке стоит сам председатель КГБ СССР Андропов.
