Мне потребовалась пара мгновений, чтобы глубоко вдохнуть и выдохнуть. Не для того, чтобы успокоиться, а просто от неожиданности. С Андроповым мы пересекались уже столько раз, что никакого трепета при виде его грозной фигуры я уже не испытывал. Он не был олицетворением «кровавой гебни», каким его любили представлять неблагодарные потомки; не был он и гением сыска, да и к госбезопасности имел отношение лишь последние шесть лет, понемногу вникая в специфику службы и также понемногу влияя на политику партии и правительства в нужную его подчиненным сторону. Не для большей свободы, как могли подумать мои подопечные диссиденты — просто некоторые задачи требуют однозначной трактовки, а не общих фраз с кучей оговорок. В основном это касалось ПГУ и ВГУ, разумеется, но относилось ко всему Комитету.
Мне изменение подхода государства к нашему делу было заметно, пожалуй, чуть лучше, чем моим коллегам, всегда жившим в этом времени. Я мог сравнивать воспоминания «моего» Орехова о первых годах его службы со своими личными впечатлениями и с тем, как мы работали в далеком будущем. В принципе, нынешняя Контора уже была пригодна для выполнения большинства задач — оставалось изменить психологию начальников управлений и отделов. Правда, до этого руки у Андропова так и не дошли. Насколько я понимал, он вообще в какой-то момент отошел от перестройки вверенного его заботам хозяйства и увлекся политикой; возможно, это было связано с тем, что он стал членом Политбюро, и эта версия мне нравилась. [1]
Я открыл дверь и сделал приглашающий жест.
— Проходите, Юрий Владимирович, — я улыбнулся. — Прошу прощения, но я не готовился к гостям, а супруга в больнице, так что у меня небольшой холостяцкий бардак.
Он был не один — сразу два сопровождающих, явно из нашего ведомства, но их управление я определить не смог. Возможно, девятое, но я мог и ошибаться. Впрочем, это определенно были его люди, которые точно не будут болтать лишнего по разным углам. Я жестом показал, что они тоже могут заходить. [2]
— Здравствуй, Виктор, — Андропов шагнул через порог. — С супругой что-то серьезное?
— Беременность, девять месяцев, — объяснил я. — Куда уж серьезнее.
Теперь уже и он улыбнулся.
— Тогда понятно, — кивнул всемогущий председатель Комитета. — Что ж, я приехал не состояние уборки твоей квартиры проверять. Филипп мне сказал, что ты вчера дежурил, и мне показалось неправильным снова вызывать тебя на службу. К тому же я ездил в «Шереметьево», а на обратном пути вспомнил, что ты живешь неподалеку.
Я мысленно хмыкнул — как же, вспомнил он. Скорее всего, этот визит задумывался ещё в рабочие дни, но удачно подвернулась необходимость быть в аэропорту, даже над легендой работать не пришлось.
Я немного поколебался, но всё-таки повел Андропова в комнату. Мне почему-то показалось неправильным сидеть с ним на кухне, хотя в этом времени это было бы понято правильно.
— Могу предложить чай, Юрий Владимирович, — чуть виновато сказал я. — И бутерброды. Извините, но больше ничего не припас. Могу ещё яичницу пожарить…
— Нет, яичница не для моего организма, — сказал Андропов с легким сожалением. — Но ты не беспокойся, у нас с собой есть кое-что… Павел, организуй.
Оба сопровождающих были с объемными сумками — но опорожнили они их очень быстро. Пара бутылок вина — кажется, грузинского, и, кажется, из каких-то лимитированных партий. Судки с различными колбасами и сырами. Два кувшина с плотными крышками — возможно, морс. И какой-то торт в белой коробке без каких-либо надписей.
— Спасибо, — сказал Андропов, когда они закончили сервировку. — Подождите внизу, в машине. Я пробуду тут полчаса.
— Юрий Владимирович… — протянут тот, которого назвали Павлом.
— Всё в порядке, — он чуть улыбнулся — получилось весьма зловеще. — Но за входом в подъезд присматривайте. И не вздумайте никого заворачивать!
— Так точно, — грустно ответил Павел и разве что руку к голове не приложил, хотя попытку сделал.
Как раз в этот момент я заметил у него подмышкой кобуру с пистолетом. Охраняли моего начальника, похоже, серьезно — впрочем, после Ильина это было даже оправдано. [3]
Правда, своими распоряжениями Андропов серьезно затруднял работу охранников, которые вряд ли знали всех моих соседей — их даже я всех не знал. Но я дождался, когда Павел и его товарищ уйдут, и лишь потом сказал:
— Юрий Владимирович, их можно было расположить, например, на кухне, из неё видно входную дверь.
— Ничего, и так хорошо, — отмахнулся он. — Разливай, чего ждешь?
На кухню пришлось идти мне — за штопором и бокалами. Заодно прихватил нож с вилками и хлеб. Этого продукта в сумках почему-то не оказалось.
Я разлил вино — белое, с резковатым запахом. Мы выпили, не чокаясь, словно поминали кого.
И лишь после этого Андропов спросил:
— Твоя гитара?
— Моя, — ответил я обреченно.
Почему-то играть в этой ситуации мне не хотелось совершенно.
* * *
Андропов наслаждался моим расстроенным лицом, наверное, минуты две — время я не засекал, но по ощущениям это было очень и очень долго. А потом он рассмеялся.
— Видел бы ты себя, — сказал он. — Ты словно понял, что тебе предстоит выполнять какую-то необходимую, но совершенно нелюбимую работу. Ты не любишь играть?
— Думаю, сейчас это было бы не слишком уместно, — осторожно пояснил я и всё-таки выключил усилитель.
Андропов кивнул.
— Да, хорошее слово — неуместно. Я пришел поговорить о серьезных делах, гитара могла сбить весь настрой. Это наша или?..
— Чехословацкая, — сказал я. — Наши такие делать, к сожалению, не умеют, уж не знаю, почему. Да и обычные тоже… гитаристы предпочитают импорт. Кто может — достает «гибсоны» или «рикенбакеры», кто не может — вот такие чехословацкие или из ГДР, там ещё «музимы» и «кремоны» есть. Наша продукция… совсем для любителей.
— А ты, значит, не совсем любитель? — улыбнулся Андропов.
— Не совсем, — я вернул улыбку. — У меня хороший слух, я слышу фальшь в строе, это раздражает неимоверно. Но мне повезло, я смог приобрести гитару от мастера, к сожалению, не знаю его фамилии… Но это значит, что гитары у нас делать могут, только не хотят. Видимо, всех всё устраивает.
— Прямо как… — начал он, но оборвал себя. — Ладно, это неважно. Я видел твои предложения по реабилитации Сталина.
— Я не предлагаю его реабилитировать…
— Выглядит это именно так, Виктор, — перебил меня Андропов. — И именно так это будет понято в ЦК. Объяснений никто слушать не будет. А для многих из членов Центрального комитета и особенно для членов Политбюро реабилитация Сталина недопустима. Это та линия, перейти которую они не позволят никому. Понимаешь?
