Да не судимы будете (СИ) - Черемис Игорь

Этот термин употреблялся ещё в двадцатые, но лишь в приложении к самому СССР — мол, если Союз — советский, то и граждане в нем тоже советские. Закрепил эту максиму вездесущий Хрущев, а окончательно утвердил уже Брежнев. В целом они были недалеки от истины — такой народ действительно сформировался, и любой условный узбек или не менее условный чукча имели никак не меньше прав, чем русские, украинцы или какие-нибудь латыши. Но это в теории. На практике бытовой национализм имелся, хотя, конечно, не в том объеме, в котором он выплеснулся наружу в конце восьмидесятых — всё же до этого особо выдающихся особей, считавших свои нации выше других, оперативно брали на карандаш и всячески критиковали, вплоть до высшей меры наказания. То есть борьба велась, но словно бы не всерьез. Например, украинизацию, коренизацию и прочие –зации рассматривали как отдельные явления, к национализму не имеющие никакого отношения, а по шапке били тех, кто кричал, допустим, «Армения превыше всего» — многие ещё помнили похожий лощунг, с которым миллионы немцев устремились завоевывать жизненное пространство на востоке.

Но, разумеется, всё было не так просто. Та же украинизация дала плоды через два-три поколения; прибалты вообще всегда считали себя особенными, а во внутренние дела республик Закавказья и Средней Азии власть в Москве совалась с большой осторожностью и только после предоставления неопровержимых доказательств. Я видел, что Москва и на Украину смотрела сквозь пальцы — но это можно объяснить тем, что Брежнев и его ближний круг считался днепропетровским, то есть как бы украинским кланом. Правда, сами украинцы были, кажется, совсем другого мнения — они охотно пользовались даваемыми им привилегиями, но обязанности выполнять не торопились.

Ломать эту систему надо было сразу после войны, когда у Сталина открылось невероятное окно возможностей — этих переселить туда, этих — сюда, тех и тех — перемешать, да так, чтобы браки между представителями разных народов стали обычным явлением. Но этот проект даже с моей колокольни выглядел неподъемно дорогим — и, видимо, в разрушенной стране для него просто не нашлось средств. Ну или Сталин уже был старенький, на подобные мелочи внимание обращать перестал, а советники вовремя не подсказали. В принципе, Маленков о чем-то похожем мне говорил — переселить в Киев пару миллионов советских граждан и вся недолга. Он, конечно, не сказал, где этих «советских граждан» взять, но я и так догадывался, поскольку сейчас самыми советскими неожиданно для себя оказались русские. И, наверное, в какой-то степени — белорусы.

Я недавно наткнулся на статистику национальностей СССР — это была выдержка из результатов всесоюзной переписи 1970 года. Из неё следовало, что если получится сделать из русских, украинцев и белорусов единый славянский этнос, то у остальных республик Союза не будет даже тени шанса что-либо противопоставить этому славянскому нашествию — он представлял бы почти три четверти общего населения страны. Ну а дальше вопрос политической воли — например, превратить Прибалтику и Закавказье из республик в области, разрешить свободный переезд в обе стороны, перестать поддерживать их языки и культуры… И уже лет через двадцать на этих территориях будет сплошная Россия — вырастет поколение, которое просто не будет знать, что вместо «привет» нужно говорить «свейки» или «гамарджоба».

Характерный пример — евреи, которые уже не знают никакого идиша или иврита и вынуждены учить новый язык после эмиграции, чтобы хоть как-то общаться с согражданами на своей исторической родине. Конечно, они не забыли своих корней, держатся своих и помогают им, но каждое новое поколение всё дальше и дальше уходит от культуры бывших польских местечек и имперской черты оседлости.

В какой-нибудь Средней Азии — а это целых пять республик — сейчас живет около восьми процентов всей численности людей в стране. Пара волн переселения, поощрение отъезда молодежи на новые места, например, на освоение Сибири и Дальнего Востока, где плотность населения вызывает только слезы — и о проблеме баев и родовых обычаев, оставшихся в наследство от старых ханств, можно забыть, как о страшном сне. А на их место приедут русские, белорусы, те же прибалты, которые будут добывать полезные ископаемые и развивать местную промышленность настоящим образом.

Я понимал, что просто так это предложение никто не примет и даже рассматривать всерьез не будет — ленинские строки о праве наций на самоопределение не только выжжены в сердце каждого большевика, но и проникли этим большевикам в мозги, заменив там их собственные мысли. Более того, после войны это право впечатано огненными буквами в документы ООН, что лишь добавляет ему веса. Против таких аргументов мнение какого-то скороспелого майора из КГБ ничего не значит, и даже если на меня прольется всё красноречие мира, я не смогу убедить Политбюро, что им нужно формировать советский народ по-настоящему, а не ограничиваться пустой риторикой, которую даже коммунисты пропускают мимо ушей.

Ну а если мои идеи дойдут до слуха Андропова, то майором мне быть недолго — хорошо, если просто выпнут из Комитета, с такими идеями в Союзе очень сложно найти себе достойное место. Тут же сейчас все интернационалисты, а отдельные проявления национализма не рассматриваются как цельное явление. И «Хронику текущих событий», похоже, читают только некоторые сотрудники Пятого управления КГБ, да и то не слишком прилежно.

В общем, я радовался тому, что хоть какие-то мои идеи дойдут до Политбюро ЦК. Но одновременно — был расстроен тем, что опять придется что-то доказывать тому же Суслову, который увидит фамилию Сталина и закусит удила почище Петра Якира. И что с этим делать, я не знал.

* * *

Следующая неделя началась тихо и спокойно. Новых атак террористов не случилось, наша сборная спокойно победила на олимпиаде в общем и в золотом медальном зачете в частности, а баскетболисты, как я рассказывал Максу, обыграли в финале своего турнира американцев. Макс вернулся домой уже в понедельник, вместе со своими подопечными, но встретились мы только в среду — после работы он вызвонил меня и пообещал доставить домой на своем «москвиче». Пришлось в темпе сворачивать все дела, сдавать бумаги в секретный отдел и чуть ли не бегом добираться до московского управления.

В машине Макс говорил о поездке — без подробностей, только байки; у нас с ним были одни учителя, и он хорошо помнил, где и что можно делать. И лишь припарковав машину у моего дома, он жестом пригласил меня прогуляться не к подъезду, а подальше, в сторону недалекой стройки, которая сейчас высилась над другими домами нашего района, как темная громадина рыцарского замка.

— Спасибо за валюту и за совет, — сказал Макс, когда мы оставили дом позади. — Я там действительно прилично выиграл. Букмекеры были твердо уверены, что американцы победят, и коэффициент большой закатили. Три тысячи марок. Половина — твоя.

Он протянул мне тонкую пачку банкнот. Я взял её и раскрыл веером — да, марки, в серьезном количестве, примерно такая сумма привела Тошу Якобсона в СИЗО.

— Не стал пока менять, — чуть виновато сказал Макс. — Там меньше, я кое-что из твоей доли потратил. Но, думаю, ты будешь доволен. А своё я почти полностью спустил, Ольге подарков накупил, ну и для свадьбы кое-то. Думал, будут спрашивать, придираться, хотел уже по ребятам распихать, но как-то легко прошло, никто даже не смотрел, что мы там тащим.

Я хотел было сказать, что, скорее всего, смотрели и даже записывали на всякий случай, но не стал. Если Макс поведет себя в будущем правильно, эти записи так и останутся всего лишь записями, как было в своё время с добром, притащенным из той же Германии советскими маршалами и генералами. Ну а если оступится — ему припомнят в том числе и эту игру на ставках. Жукову же припомнили всё, вплоть до отрезов шёлка и сатина.