Кавалер Ордена Золотого Руна - Акопян Альберт

Глава 3.

Кандидаты

Каждый год по Москве распространялся слух о том, что скоро, может быть, даже через несколько дней, всех управдомов переименуют в дворники. В "Известиях административного отдела Моссовета" этот оскорбительный слух обычно получал полное подтверждение. Между заметкой о собрании всадников конного резерва милиции и требованием незамедлительной очистки дворов от мусора управдомы с ужасом читали строки, посвященные их профессии. Там коротко и сухо сообщалось, что страна не настолько богата, чтобы содержать армию управдомов, и что на службе будут оставлены только те из них, которые согласятся возложить на себя обязанности и звание дворника. Одним словом, страшнее этого слуха было только массовое самоубийство дворников в апреле, когда неожиданно выпадает снег.

Управдомам были понятны трудности, переживаемые страной. Эти интеллигентные люди, многие из которых носили пенсне, ходили в театры и были женаты на толстых женщинах с поддельными жемчужными шариками в ушах, были согласны подметать дворы, ходить в милицию с домовой книгой и по ночам сидеть в тулупе возле ворот. Обязанности они принимали, но от титула категорически отказывались. То есть, собственно говоря, они соглашались и на титул, потому что, как люди интеллигентные, стояли выше предрассудков. Но жены управдомов не хотели быть дворничихами. Их тянуло в мелкобуржуазное болото. Они любили танцевать на вечеринках блек-боттом, и домой их провожали элегантнейшие молодые люди столицы. Все это совершенно не вязалось с мужем в бараньем кожухе.

К концу января гонение на управдомов обычно затихало, сменяясь какой-нибудь новой сенсацией в области коммунального хозяйства. Но все же п о ч т и ц е л ы й м е с я ц управдомы невыразимо страдали.

Не страдал лишь новый управдом жилтоварищества "Жилец и бетон". Во-первых, он не был женат, а во-вторых, он не был управдомом по призванию. В доме, которым он третий день управлял, еще не было жильцов, о чем свидетельствовала совершенно свободная от антенн крыша и жадные взгляды прохожих, обращенные на новую постройку.

Председатель жилтоварищества товарищ Годунов сразу полюбил Остапа, будучи сражен его феноменальными познаниями в области русской фразеологии. Особенно по душе ему пришлись такие образцы, как: "Хочешь жить — умей вертеться!" и "Рука руку моет".

Годунов говорил красиво и удивительно: о том, что "нужно искать других способов", что нужен ему "человек со свежими мозгами", о том, что человеку одной юридической благодарности мало. Особенно часто произносил он слово, само звучание которого таило в себе обещание пышности и грядущего благоденствия. Это было слово "пыща". Несмотря на неполное начальное образование, Борис Гиреевич обладал сверхъестественной способностью ухватить кончик нити, того счастливого клубка, в сердцевине которого ему всегда удавалось найти прекрасную службу, возможность афер, командировочные, процентные вознаграждения, — словом, все то, что он для краткости называл живым делом, "пыщей".

Прежний управдом был пожилым человеком с внешностью хронического почитателя Омара Хайяма. Совместными усилиями Бендер и Годунов убедили его в преимуществах "синицы в руке" перед "журавлем в небе", то есть реальной комнаты графа Средиземского перед возможной однокомнатной квартирой в строящемся доме.

Новый дом был построен жилищно-строительным кооперативом в ударные строки. Впрочем, отделочные работы могли затянуться еще на месяц-полтора. Измученные пайщики, прошедшие через все испытания гражданской войны и службы в различных учреждениях, собирались ныне получить в новом доме по отдельной квартире. Некоторым пайщикам рисовались три небольшие светлые комнаты с ванной, обложенной больничными кафелями, и газовой кухней. Некоторым рисовались даже четыре светлые комнаты — разумеется, с ванной и другими удобствами. А иных, с особо богатым воображением, стремление к цивилизации разгорячало до такой степени, что им представлялась даже некая газовая уборная. Что сулит такая уборная, они не знали, но душою чувствовали, что это — нечто чрезвычайно приятное и необходимое в новом быту.

В воскресенье, 7 января, пайщикам впервые было разрешено осмотреть новое здание. Это событие совпало с сильнейшим двадцатипятиградусным морозом.

Первыми в сторожку управдома явились супруги Молокович.

— Пришли? — бесстрастно спросил Остап, проверяя пропуск супругов.

Гражданин Молокович ничего не ответил. Он подобрался к чугунной цилиндрической печке и, жалобно стеная, стал отламывать сосульки со своих опущенных книзу усов.

— Мы пришли, товарищ, — быстро и просительно ответила мадам Молокович. — Скажите, вы не можете устроить так, чтобы нам скорее дали квартиру? Мы не можем больше ждать! Мы сидим как на вулкане. Мы живем в ужасной комнате. Грязь. Никаких удобств. Соседи — рабочие!

Усы Молоковича-мужа встали дыбом и сосульки отвалились сами собой.

— Лика, — прошептал он, хватая жену за рукав. — Ты меня погубишь!

У управдома сделалось такое выражение лица, как будто бы он партийный и услышал то, чего партийному слышать не следует.

В бревенчатой сторожке воцарилось неловкое молчание. Слышен был только рев чугунной печки. Минуты две Бендер терзал чету Молокович строгим молчанием. Боязливому Молоковичу-мужу уже казалось, что не миновать ему нападок в стенгазете, которая, несомненно, будет издаваться в новом доме, как вдруг управдом молвил:

— Да-а. Это не Рио-де-Жанейро…

По тону его совершенно невозможно было понять, что же значило это "да-а": "Увы, это не…" или "Это вам не…"

— В конце концов, она же не против рабочего класса. Я сам потомственный пролетарий. У меня и удостоверение имеется, — Молокович полез во внутренний карман, но был остановлен небрежным жестом управдома.

— Что там говорить, — заключил Остап тем же тоном. — Все мы люди.

Впрочем, железопартийное выражение его лица несколько смягчилось.

Повеселевшая чета, чувствуя легкое волнение, отправилась осматривать постройку.

Тем временем к дому с разных концов города стали прибывать пайщики. Их подмороженные лица отражали самые разнообразные чувства. Одни, подобно чете Молокович, были говорливы и держались довольно мирно. Другие предъявляли пропуска с видом независимым, словно бы желали сказать: "Нам все известно. И в свое время мы сообщим кому следует обо всех темных делишках, которые творятся здесь, в кооперативе "Жилец и бетон". Но пока мы молчим. И просим помнить, что нас вокруг пальца не обведешь. Впрочем и то, что мы молчим, мы тоже просим помнить". Иным же казалось, что все происходящее в Советской стране, — дело случая, а случай нужно хватать за голову, потому что хвост будет скользким. Они держались с солидной развязностью, норовили хлопнуть управдома по плечу и предлагали "не стесняться, в случае чего будет нужно".

Все эти люди, подгоняемые лучезарной надеждой, продирались к дому сквозь снежную бурю, проходили в шубах и валенках через раскрытые настежь квартиры, ласкали пальцами раскаленные батареи парового отопления, собирались в кучки и говорили о полах, дверных приборах и лестничных перилах. Собеседники согревались, распахивали шубы, старались превзойти один другого глубиной познаний в строительном деле.

Пайщики дружелюбно поглядывали друг на друга, хотя для дружеских чувств не было никаких оснований. Все они были соперниками в борьбе за жилплощадь и не ссорились только потому, что не знали, с кем надо ссориться и кого надо ненавидеть.

Анжелика Молокович, хватаясь за перила, подымалась по лестницам, останавливаясь возле каждой группы и выкладывая историю своих жилбедствий.

— У меня хуже! — неожиданно сказал пайщик в пальто, перешитом из волосатой кавказской бурки.

— Как хуже? — запальчиво спросила Анжелика, которой не понравилось желание пайщика превзойти ее в страданиях.