Крысиные гонки (СИ) - Дартс Павел

Али на ресепшен, как и все они, несвежий, и в пропахшей потом прежде белой, а теперь серой и мятой рубашке, на вопросы только загадочно улыбался. Что-то он явно знал, что-то ему сказали по телефону, только он не спешил этим своим знанием делиться с гостями. В холле отеля вновь было прохладно и даже прибрано. Светился экран компьютера, уютно трещал принтер, выплёвывая листок за листком какие-то списки — Али, видимо, готовил какие-то отчёты к возвращению начальства.

Во всём отеле царило приподнятое настроение; выживающие поздравляли друг друга с грядущим избавлением от тягот этого опостылевшего египетского «плена», и даже на радостях делились друг с другом заначенной водой… Все ожидали, вот-вот, возвращения отельского начальства, непременных крикливых разборок с ним и с руководством тур. компании, и скорейшего возвращения домой…

Увы, действительность жёстко обломала ожидания.

Когда время подошло к двенадцати, и территория опустела — от полуденного зноя все поспешили укрыться, пусть в вонючих, но теперь кондиционированных номерах, — в центральные ворота въехали три микроавтобуса, на каких тут принято было таксовать у местных Джамшутов.

Но только это были микрики не МЧС, не Красного Креста — микроавтобусы были наполнены вооружёнными людьми, один-в-один теми «тапочниками», как их показывали по телевизору в репортажах из Ливии, Сирии, Ирака… откуда-то ещё… Какой-то стандарт: полувоенная или совсем чисто гражданская одежда: джинсы или вообще шорты; футболки; дополненные только лишь или разгрузкой, с торчащими из неё автоматными магазинами; или на ремне кобурой с пистолетом; или лихо, «по революционному», перекинутой через плечо пулемётной лентой с торчащими жёлтенькими носиками пуль. И тапочки, сланцы, шлёпанцы. Нац-обувь. Символ африканских революций — тапочки и автомат. И гортанный галдёж. Впрочем, было и двое явно бывших или настоящих полицейских — те были в чёрной, несмотря на жару, форме, в беретах и в ботинках. И тоже, как и все, с калашниковыми, и все, как один, с зелёными ленточками — у кого повязанными вокруг головы, у кого завязанной на руке, на плече.

Приехавшие мигом выгрузились из машин, остановившихся возле центрального административного здания, и стали действовать умело и привычно: разделившись на несколько групп, они разбежались по территории, по гостевым коттеджам, стуча в двери кулаками и прикладами, выкрикивая «- Э-эй, на сабраний! Выходьи! Фсе на собраний!»

И негромкая умиротворяющая музыка, лившаяся из репродукторов, сменилась на возгласы голосом Али:

— Дарагий атдыхающий! Фсем сийчас сабратса возли рисепшина! Вас пирисчитают и дадут вада! И абъиснят распарядак!

Несмотря на то, что в двери стучали прикладами, и стучали люди, мало походящие на спасителей, больше на пиратов; известие о неком «собраний», на котором «пирисчитают и дадут вада» было воспринято с радостью и с облегчением. Пусть в тапочках, пусть с ленточками и с автоматами — пусть! Раз уж у них тут исламская революция — пусть! Это ихние тут внутренние разборки, в которых нам не след участвовать; главное что они теперь власть, и, как власть, конечно же, наведут порядок — и с водой, и с пищей, и, главное, с отправкой на Родину! Мы-то тут при чём, правда же? Мы же с Египтом не воюем, и вообще!.. Вон, им раньше Асуанскую плотину построили, и это… как бы нас тут любят. Вот. Мы ж туристы! Мы ж им наполнение бюджета организуем, привозим валюту в страну!

Правда, несколько пугающим диссонансом в эти соображения втесалась фраза Али, которую он вслед за «- Дарагий атдыхающий! Фсем сийчас сабратса…» также стал постоянно, как заведённый, повторять по вещанию:

— … кто не сабратса — будит наказан!

Это напрягало, как и лица вооружённых арабов — на них была жёсткость, была деловитость, был бессовестно-циничный интерес к белым женщинам, теперь, когда у них в руках были автоматы, не скрываемый за привычным у египтян приторно-льстивым дружелюбием. Или это были не египтяне? Их ведь фиг поймёшь. Но они уж никак не походили на спасателей; теперь в них чувствовались хозяева; и вели они себя как хозяева — пиная двери, торопя; наверно так их предки сгоняли в кучу разбредающихся в пустыне верблюдов.

Рамона с подружками была в своём номере; прыгая по каналам ТВ, они пытались восполнить тот вакуум информации, который у них образовался в период «безвластия» в отеле. Радио — это всё же не то. Телевизор… впрочем, тоже получалось не очень:

«— …идут бои в Тихоокеанском бассейне. Эскадра…» щелк: «- …Новая Администрация заверяет, что тот вал проблем, что остался от прежнего коррумпированного, преступного режима, который…» щёлк: «- … стиль «сюрвайв» в одежде стал определяющим вектором в представленных моделях на выставке Высокой Моды, прошедшей в эти дни в…» О, чёрт, этого ещё не хватало, самое время, ага… щёлк: — «-…отделение Техаса и создание Техасской Республики фактически стало свершившимся фактом, несмотря на то, что пока ещё…» щёлк, — ага, вот! «- …Исламский Комитет заявил, что он является единственным законным представителем воли…»

Дослушать не дали — эти самые, «комитетчики», собственной персоной: пинок пяткой в незапертую дверь, ствол автомата, неприветливое лицо, мгновенно сменившееся скабрезной улыбкой при виде полуодетых девушек:

— Давай-давай! На сабраний! Натаща-Натаща…

— Это ты своей жене командуй «давай-давай!» — буркнула Рамона; впрочем, когда «спасатель» скрылся в коридоре, — Пошли, что ли? Чо там пацаны?

Отдыхающих-выживающих образовалась немаленькая толпа; хотя можно было ожидать и больше. С детьми никого не было, с детьми все правдами и неправдами просочились в аэропорт, который в Шарме был единственной возможностью вернуться на Родину; или драпанули в Каир, наверняка на погибель — там, говорят, бои между группировками. И что делать в Каире? Ну, посольство там. А у посольства что, портал на родину? Те же толпы желающих свалить с, вдруг ставшего негостеприимным, курорта, причём в собачьих условиях. То же ожидание борта МЧС или «пока всё уляжется». А армия, бля, «сохраняет нейтралитет», долбаные чурки!

Собрались перед адм. зданием. Все мятые, несвежие; порядком, признаться, воняющие — и пОтом, и последствиями питья некипяченой несвежей воды, а проще говоря, фекалиями. Жаждущие спасения, воды, кормёжки, отправки домой. Жаждущие информации.

Нате, получите: новой информации воспоследовало с избытком. И новых впечатлений.

Сначала их загнали — как овец, честное слово! — в большое помещение ресторана; второго, обеденного, с крышей из натянутой жёлтой пластикатовой ткани. Раньше Рамоне тут нравилось больше чем в малом, — тут, хотя из-за некапитальной, тканевой крыши всегда было жарче — кондиционеры не справлялись, но из-за того, что лучи яркого африканского солнца заставляли гореть оранжевым натянутую огромным шатром ткань, всё тут днём казалось ярким, оранжевым, праздничным.

Сейчас тут царил беспорядок: валялись перевёрнутые стулья, столы сдвинуты, скатерти сброшены на пол, на полу осколки битой посуды. Это точно молодняк развлекался метанием тарелок, уроды; кстати, где они? А, и они здесь. А как же.

Как-то это мало походило на то, что их сейчас организованно препроводят в аэропорт и отправят домой; тем более что ни одного сотрудника посольства, консульства, или хотя бы «Пегаса» не было. Больше это походило на виденные по телевизору кадры фильмов про времёна фашистской оккупации: согнали деревенских на площадь, и сейчас комендант, или кто там, будет вещать. «-Курка, свинка, млеко, партизанен пиф-паф!»

И «тапочники» действовали сноворовисто, привычно — видимо, не первый отель шерстили. Окружили, держа автоматы не то что бы наизготовку, но вполне под рукой, и скалились, беззастенчиво разглядывая и между собой переговариваясь. Чувствовали себя тут хозяевами; да они и были хозяевами.

Рамона отыскала глазами толстенького юриста, как его? Владлен назвала его супруга — чо-то он притихший, а ведь самое время вроде как «высказать претензии» и «вчинить иск». Дошло до придурка, что эти тут любой «процесс» выиграют — вон их сколько, «адвокатов с автоматами».