Скорость. Дарьяльский дрифт (СИ) - Хлебов Адам

Маленькие мелочи складывались в большую общую картину. Вернувшись в лагерь, я тщательно записал в блокнот ощущения от той тренировки и даже порисовал камни, машину и дорогу.

— Так, сегодняшний план, — Лёня развернул передо мной испещрённую пометками стенограмму. — Тот же маршрут, но проходим его как финальный спецучасток. Без ошибок.

Это наша третья тренировка на том же участке.

— Лёня, ты готов?

Дуремар рыкнул в ответ первым. Я включил первую передачу.

— Как пионер! Всегда готов! Только если обещаешь, что больше не будешь пробовать на машине исполнить сальто-мортале, — немного меланхолично и обречённо ответил мой напарник.

— Обещаю, — твёрдо заверил я.

Первые километры прошли на автомате — руки сами помнили каждое движение.

На опасном подъёме я держал ровно тридцать три км/ч — ни одного лишнего камешка не вылетело из-под колёс.

— Хрена себе, да ты его приручил, — удивлённо пробормотал Лёня.

— Не его. Себя.

На узком серпантине, где вчерашний Саша Каменев на Дуремаре еле пролез, сегодняшний шёл уверенно.

Я мысленно отмечал и узнавал каждую особенность дороги, будто читал знакомую книгу:

— Сейчас будет выбоина — переносим вес…

Лёня начинал пялиться в свою стенограмму:

— Тут этого нет!

— Знаю, — улыбался я, уже чувствуя, как машина плавно перекатывается через неровность, — внимание, поток ветра!

Ровно через три секунды, как и рассчитывал, в лобовое стекло ударил резкий порыв ветра.

В расщелине всегда ветер. Всегда!

Дуремар лишь слегка дрогнул, продолжая держать курс.

— Ты что, ветер тоже предсказываешь? — Лёня ухмыльнулся, — охренеть, ты гидрометцентр! Ты того? Шаманишь?

— Нет. Просто запомнил.

На выходе из поворота, где дорога казалась идеально ровной, я заранее подготовился к рыхлому грунту — слегка сбросил газ, позволив машине «вплыть» на опасный участок.

— Слушай, а если… — Лёня не успел договорить, как я уже повернул голову к нему, продолжая вести машину вслепую.

— Если что?

Спросил я его с зажмуренными глазами.

— Да ты сдурел, что-ли?… глаза-то открой! Не пугай меня, Саня!

Я рассмеялся, но не стал признаваться, что уже несколько минут действительно ехал по памяти, проверяя, насколько точно тело запомнило каждую неровность дороги и соответствующие ей движения руля.

Лёня долго молчал. Потом сказал:

— Братан, прости, что вчера кричал. Я не знаю, кто ты — демон или ангел на этих дорогах, на чьей стороне воюешь, но в этих ралли я с тобой! До конца!

Он показал на мои посечённые стеклом руки. Никто, кроме него, не догадывался, что я получил эти царапины и шрамы в смертельной схватке в подъезде.

Марине и профессору Ковалёву я сказал, что лазил в двигателе Дуремара и случайно поцарапался.

Мне было приятно услышать такое от прожжённого водилы-шишиги, который проехал и Крым, и Рым, и медные трубы.

— Да ладно тебе, Лёнь. Че ты? Расслабься. Всё нормально. Я просто водила, такой же, как и ты.

— Ага… такой же…

Эх, Лёня, Лёня. Я тебе ещё не рассказывал, как я вертел с прибором всю мафию чёрных букмекеров и как всё КГБ гонится за мной из-за их же аферы с иконами.

А ты говоришь «ангелы и демоны» — тут, на Земле, по ходу, похлёстче схватки случаются.

Возвращаясь в лагерь, я ловил себя на мысли, что теперь чувствую дорогу не просто как водитель — как часть машины.

Каждый камень, каждый поворот, каждый коварный участок стали продолжением моей собственной памяти.

И только одно тревожило — этот чёртов карбюратор, который сегодня снова дал о себе знать лёгким подёргиванием на подъёме.

Но вслух я об этом не сказал. Не хотел портить настроение Лёне.

Ветер в горах, как всегда, знал больше нас.

Он шептал что-то в расщелинах, пока мы спускались к лагерю.

Я прислушивался к природе.

Он завывал, будто предупреждая меня: «Будь лучшим из лучших, будь внимателен, мы не прощаем ошибок. Нам пофиг на твоё КГБ. Мы вечны, а они нет.»

До лагеря оставалось совсем чуть-чуть. Может, километра полтора, а может, и того меньше.

Дуремар внезапно кашлянул выхлопом.

— Что за бодяга? — в сердцах поинтересовался Лёня.

Мотор работал неровно — на подъёмах начинал захлёбываться, как старый алкоголик после запоя, а при резком сбросе газа и вовсе глох с обидным «бух-бух-бух».

Я чувствовал каждый провал в работе двигателя — стрелка тахометра дёргалась, как в лихорадке, падая с трёх до полутора тысяч оборотов, когда я совсем немного добавлял газа.

— Опять этот чёртов К-126Ш капризничает, — пробормотал Лёня, наблюдая за дёргающейся машиной, когда я убираю ногу с педали газа. — Надо бы проверить уровень топлива в поплавковой камере.

— Может, лучше, пока есть время, съездим к карбюраторщику?

Лёня, не отрываясь от блокнота с расчётами углов зажигания, лишь махнул рукой:

— Да ладно тебе, просто жиклёры засорились. Сейчас почистим, отрегулируем качество смеси — и будет как новенький.

Мы подкатили к лагерю археологов, где между раскопами скифских курганов уже ютились ящики с раскопанными артефактами.

Дуремар, привычно чихнув выхлопом, заглох у самой палатки.

Я вылез из кабины, чувствуя, как бензиновый дух из карбюратора щекочет ноздри.

— Слушай, — начал я осторожно, пока Лёня рылся в ящике с инструментами, — может, всё же съездим к Зауру? У них в колхозе мужик шарит по этим К-126, говорят, знает, как свои пять пальцев…

— Да брось ты! — Лёня резко хлопнул крышкой капота, — я тебе рассказывал, как такой карбюратор с родной Волги ГАЗ-24 снял, там жиклёры на один пятьдесят пять против штатных один двадцать пять, ускорительный насос новый… — он уже с азартом выкручивал четыре гайки крепления воздушного фильтра.

— Просто поплавок где-то заедает, вот и смесь переобогащается.

Я молча наблюдал, как он снимает верхнюю крышку карбюратора. Лёня ловко подогнул регулировочный язычок, проверяя ход игольчатого клапана. Он взял толщиномер.—

Видишь? Зазор должен быть полтора мм, а тут все два! — он торжествующе тыкал грязным пальцем в механизм. — Вот почему на переходных режимах провалы!

Не хотелось его обламывать, но еще одна такая просадка, тогда придется ехать к карбюраторщику самому.

— Так, сейчас проверим, садись за руль, — Лёня закрутил последний винт и махнул мне рукой.

— Заводи!

Дуремар ожил с первого оборота. Стрелка тахометра замерла ниже единички — ровно, без подёргиваний.

Я несколько раз резко нажал на газ — двигатель отзывался без провалов.

— Ну, чё? Как? — Лёня вытирал руки ветошью, но в его глазах читалось напряжение.

— Вроде, как было. Счас проверю, закрой капот.

Я сделал пробный заезд вокруг лагеря.

На переходных режимах двигатель теперь работал ровно, но при резком сбросе газа с четырёх тысяч оборотов всё равно слышался лёгкий хлопок в глушителе — признак всё ещё неидеальной регулировки.

— Лучше, — осторожно сказал я, — но на соревнованиях, когда нужно будет рвать с места на полных оборотах…

— Да будет тебе! Поедем, как все! Думаешь, у них прям идеально обороты держит? — Лёня хлопнул по капоту, — главное — поплавковую камеру отрегулировал. Остальное — мелочи.

Вечерний костёр догорал, когда к нашей палатке неожиданно подошла сутулая белобородая фигура в потёртом свитере.

Профессор Ковалёв стоял, заложив руки за спину, и рассматривал Дуремара с таким видом, будто видел нашу машину впервые.

— Гебята, — произнёс он неожиданно мягко, — можно к вам на минуту?

Мы с Лёней переглянулись. Ещё несколько дней назад наш начальник орал, что из-за наших «мальчишеских безрассудностей и увлечения машинками» пропала его драгоценная тетрадь с наблюдениями и заметками по прошлой экспедиции.

— Проходите, профессор, присаживайтесь, — осторожно сказал я, уступая место на складном стульчике.