Хранители Братства (ЛП) - Уэстлейк Дональд

– Бэйвью-драйв? – переспросил он, покачивая головой и скривив губы, словно мясник, рассматривающий подпорченный кусок мяса. – Это слишком далеко. Пешком вам не дойти.

– О, я уверен, что мы дойдем, – сказал брат Оливер.

Водитель почти раздраженно указал на свою потрепанную жизнью колымагу.

– Полтора бакса, – сказал он, – и через пять минут вы будете на месте, с комфортом и удобством.

– Значит, дойдем мы за двадцать минут, – кротко сказал брат Оливер. – Не могли бы вы просто указать нам направление?

Водитель окинул взглядом пустую станцию. Наш поезд ушел, других потенциальных клиентов поблизости не было, а холодный ветер свистел над асфальтированной парковкой. Вчерашний дождь насытил воздух влагой, небо все еще затягивали тяжелые облака. Таксист вновь с отвращением покачал головой.

– Ладно, отец, – сказал он и вскинул руку, указывая, как я понял, на юг. – Идите в ту сторону, пока не промокнете до самой задницы. А потом поверните направо.

– Благодарствую, – ответил брат Оливер, восхищая меня достоинством, с которым он это произнес.

Таксист что-то невнятно проворчал и забрался в машину, хлопнув дверью. Мы с братом Оливером продолжили путь пешком.

Погода оставляла желать лучшего, но окружение стало гораздо более приятным, по сравнению с началом нашего Странствия по железнодорожной ветке Лонг-Айленда. Мы преодолели пятьдесят или шестьдесят миль через непрерывное лоскутное одеяло городков Лонг-Айленда, пока, наконец, не начали появляться островки зелени, настоящие лужайки, поля, парки и, наконец, небольшие рощицы деревьев. Тихий городок Сейвилл настолько контрастировал с суетой Манхэттена и промышленной копотью Куинса, что я чувствовал легкое головокружение. Те, кто часто путешествует, привыкают к резким сменам окружения, но на меня столь быстрые перемены – еще даже не наступил полдень – действовали, словно вино, слишком много вина, выпитого залпом.

Наш путь привел нас на аккуратную, хотя и очень оживленную, главную улицу, где вежливый полный полисмен дал нам более подробные и менее пренебрежительные указания. Он тоже настаивал, что дорога слишком долгая для идущих пешком, но он явно ошибался. Взрослый мужчина в добром здравии способен пройти за день около двадцати пяти миль, а полученные руководства говорили о том, что поместье Флэттери находится менее чем в двух милях от железнодорожной станции.

В этом одна из странных особенностей Странствия. Те, кто совершает его регулярно, становятся рабами множества ложных божеств и нелепых догм. И таксист, и полицейский и, несомненно, почти любой житель этого города, к кому мы могли бы обратиться с вопросом, настолько привыкли к идее, что Странствие должно непременно осуществляться за рулем автомобиля, что перестали верить в существование других способов передвижения. Проживал ли этот полисмен в двух милях от места несения службы? Если да, он мог бы каждый день проходить это расстояние по пути на работу вместо того, чтобы проезжать, и тогда не был бы таким тучным.

Это не наш каприз, знаете ли, считать Странствие серьезным делом, не терпящим легкомысленного отношения. Чрезмерное и бездумное увлечение путешествиями, как и другими сомнительными занятиями, приводит к моральным, физическим, умственным и эмоциональным слабостям. Вы только представьте: здоровый взрослый человек полагает, что две мили – слишком большое расстояние для ходьбы! И этот же человек рассмеется над утверждением, скажем, что Земля – плоская.

К югу от делового района нам стали встречаться все более величественные особняки, окруженные лужайками, старыми деревьями и извилистыми подъездными дорожками. Время от времени крупные резвые собаки – далматинцы, ирландские сеттеры и подобные – подбегали изучить нас, а одна немецкая овчарка долго трусила вслед за нами, так что брату Оливеру пришлось остановиться и твердо сказать собаке, чтоб шла домой, ибо мы взять ее под свою ответственность не можем. Овчарка улыбнулась нам и отстала.

Иногда мимо нас проносились автомобили, и однажды мы встретили пешехода – хрупкую старушку, которая разговаривала сама с собой. Она так сильно напомнила мне старого брата Зебулона, что я вдруг ощутил резкий приступ тоски по дому.

– О-хо-хо, – произнес я.

– В чем дело? – поднял бровь брат Оливер.

– Ни в чем, – ответил я.

– Мы уже почти на месте, – заверил он меня, продемонстрировав, как быстро Странствие может вынудить ошибиться даже такого человека, как брат Оливер. Я не хотел быть почти на месте, я хотел быть почти дома.

Бэйвью-драйв весьма метко получила свое название. [16] Пока мы шагали по ней, слева открывался вид на Грейт-Сайт-Бей, отделяющий Лонг-Айленд от Файр-Айленда. Дома здесь представляли собой настоящие поместья, несомненно очень дорогие, а у тех, что располагались со стороны залива, на дальнем конце заднего двора имелись причалы. Отполированные временем до блеска доски обшивки и обветренная черепица крыш подчеркивали ощущение провинциальной зажиточности.

Владения Флэттери окружал забор из заостренных железных прутьев, но ворота, ведущие на подъездную дорожку, были открыты, и мы направились по гравийной дороге к дому. Никакая собака не выскочила поприветствовать нас, что было неожиданно, но звонок, нажатый братом Оливером, почти сразу вызвал появление невысокой женщины плотного сложения, в оранжевых брюках и синем шерстяном свитере. Открыв дверь, она взглянула на нас и произнесла:

– О, минуточку.

И, прежде чем брат Оливер успел вымолвить хоть слово, дверь снова закрылась. Мы с братом Оливером озадаченно переглянулись.

– Наверное, она пошла позвать Дэниела, – предположил я.

– Это весьма странно, – сказал брат Оливер.

Дверь распахнулась. На пороге вновь возникла та же женщина. На этот раз в одной руке у нее была большая черная сумка из кожи, а в другой – пятидолларовая купюра. Протянув деньги брату Оливеру, женщина сказала:

– Вот, отец. Да пребудет с вами благодать. – И снова закрыла дверь.

Брат Оливер уставился на закрывшуюся у него перед носом дверь. Затем перевел взгляд на купюру в своей руке. Наконец, посмотрел на меня, и румянец начал расползаться от его шеи к щекам, но я затруднялся точно сказать: от смущения или негодования. Покачав головой, он снова решительно надавил на кнопку звонка.

Женщина, открывшая дверь, явно теряла терпение.

– Ну, что еще? – спросила она.

– Для начала, мадам, – сказал брат Оливер, – не могли бы вы забрать ваши деньги? Наш Орден не занимается сбором милостыни уже по меньшей мере сто лет, и я сомневаюсь, что и раньше мы обивали пороги, выпрашивая подаяние.

Женщина насупилась, когда брат Оливер вложил смятую пятерку ей в ладонь.

– Тогда, что же…?

– Мы прибыли, – произнес брат Оливер со слегка обледеневшим достоинством, – чтобы встретиться с Дэниелом Флэттери. Если это возможно.

– С Дэном? – Казалось, мысль, что кто-то пожелает встретиться с обитателем этого дома, совершенно выбила женщину из колеи. – Я миссис Флэттери, – сказала она. – Чем могу вам помочь?

– Я брат Оливер, аббат Ордена Криспинитов, а это брат Бенедикт. Мы бы хотели поговорить с вашим мужем о нашем монастыре.

– Дэн и монастырь? – миссис Флэттери издала недоверчивый смешок. – Выбросьте это из головы. Дэн в монастыре? Не знаю, кто вам дал его имя и адрес, но вас обвели вокруг пальца. Дэн! – И она вновь рассмеялась грубым «пивным» смехом, довольно непривлекательным на мой взгляд.

– Дэниел Флэттери, – слегка дрожащим голосом объяснил брат Оливер, – владеет нашим монастырем. Мы здесь, чтобы обсудить его продажу.

– Что? Ах, это то самое место! В Нью-Йорке!

– Воистину так.

– Ну надо же, а я не вспоминала про то место годами! Входите же, входите.

Наконец-то мы переступили порог дома Флэттери. Нас встретил почти пустой просторный холл, откуда уходила вверх широкая лестница с белыми ступенями, а более узкий коридор с деревянным полом вел к застекленной двери с белыми занавесями.