Шофер автобуса погудел, привлекая наше внимание. Он был недоволен; рассчитывал, что мы останемся за полночь, а его оторвали от твиста в столовой. Просигналив еще раз, он крикнул нам через открытую дверь:
– Вы едете или нет?
– Едем, – сказал я. – Идемте, брат Оливер.
***
Наш автобус отъехал на полквартала от особняка Флэттери, когда мимо – в противоположном направлении – промчался автомобиль. Я привстал и вытянул шею, вглядываясь в заднее окно. Легковушка свернула на подъездную дорожку к дому, где все еще продолжалась вечеринка.
***
Суббота, девять вечера. Я сидел на скамье в часовне, ожидая своей очереди встретиться с отцом Банцолини – впервые с моей поездки в Пуэрто-Рико. У меня накопилось множество грехов, взывающих об исповеди. Мне следовало бы сейчас припоминать их со страхом и чувством раскаяния, но вместо этого я с облегчением и радостью улыбался, видя вокруг привычное окружение.
Дом. Я дома и останусь здесь. Я даже отказался от Странствия за «Санди Таймс», с удовольствием передав эту обязанность брату Флавиану (и путь теперь он беспокоится о цензуре). Внешний мир уже почти улетучился из моего сознания, и я снова становился тем, кем всегда был.
Прежде чем братья Клеменс, Сайлас и Тадеуш стали монахами, один был адвокатом, другой – вором, третий – моряком. Прежде чем я стал монахом, я был монахом, который не знал, кто он.
Занавеска исповедальни зашелестела, и оттуда появился брат Гидеон, в своей новой грубой рясе и с новой мягкой улыбкой. Я сменил его, заняв место в темной кабинке вблизи уха отца Банцолини, и начал запоздало приводить мысли в порядок.
– Благословите меня, отче, – произнес я, – ибо это долгая история.
