А я его обвиняю в убийстве Бригитты.
Я должен был просить прощения у Манфреда. Я чувствовал, что без этого не получится заново добиться расположения Аннелизе. Ибо, чтобы восстановить мой брак, тающий на глазах, как снеговики, слепленные Кларой, я должен был прежде всего найти самого себя. Не того Сэлинджера, который использовал демона Бригитты, чтобы заставить ее говорить, но того Сэлинджера, который изо всех сил старался стать лучшим мужем на свете.
Я глубоко вздохнул.
И позвонил в колокольчик.
Мне открыла не экономка, как в прошлый раз, но Верена, жена Макса. Едва узнав меня, попыталась закрыть дверь, но я не дал ей этого сделать.
— Что тебе здесь нужно, Сэлинджер? — спросила она.
— Хочу повидать Манфреда.
Женщина покачала головой:
— Это невозможно. Он болен.
— Полагаю, — объяснил я, — что я должен просить у него прощения.
— Это всенепременно, вот только момент неподходящий.
— Как думаешь, когда мне лучше прийти?
Верена долго вглядывалась в меня большими, по-детски наивными глазами.
— Никогда, Сэлинджер.
И снова попыталась закрыть дверь. Я опять ей помешал.
— Сэлинджер! — вскрикнула она, изумленная моим упрямством.
— Чем он болен?
— Это тебя не касается.
— Я только хочу извиниться за свое поведение.
— Просто чудесно, — проговорила она, смерив меня яростным взглядом. — Только извиниться, да? Ты брешешь, Сэлинджер.
— Я…
— Ни слова о бойне на Блеттербахе, да? Ты мне пообещал не говорить с Максом на эту тему, а на самом деле… Он возил тебя в дом Крюнов, да?
— Да, — признался я. — Он сам меня туда привез, я…
— В наручниках, надо думать.
— Я…
— Одно только ты и затвердил, Сэлинджер. Я. Я. Я. А мы? Ты о нас подумал? Знаешь, как я узнала, что Макс возил тебя в ту проклятую дыру? Ему снова плохо. Он снова грубит или отмалчивается.
Пауза. Вздох.
Ее гнев можно было пощупать руками.
— Иногда он возвращается поздно вечером, и от него несет спиртным, чего уже давно не бывало. Доволен, Сэлинджер?
Я молчал, понурив голову.
Ярость Верены показывала, насколько жалкой и бесполезной выглядит моя попытка повиниться перед Манфредом. Есть вина, которую загладить нельзя. Прощение можно заслужить через годы. Не через пару недель.
Идиот.
— Оставь в покое эту историю, Сэлинджер. Блеттербах — всего лишь кладбище монстров.
— Так я и намерен поступить.
— И убирайся отсюда. — Глаза Верены горели, как у средневекового инквизитора. — Убирайся из Зибенхоха и не показывайся нам на глаза. Никогда, — четко произнесла она, — никогда больше.
Она собиралась сказать что-то еще. Наверняка подбавить яду, но тут изнутри донесся баритон Манфреда.
— Достаточно, госпожа Крюн.
Верена обернулась, растерянная, смущенная.
Я был растерян и смущен не меньше ее.
— Господин Каголь, почему вы встали?
— Все в порядке, Верена. Вы можете идти.
— Вам нужно отдыхать, сами знаете.
— Успеется. Но сначала я хотел бы перекинуться парой слов с Сэлинджером.
— Нет! — воскликнула Верена. — Я запрещаю.
Манфред улыбнулся:
— Ценю вашу заботу, госпожа Крюн, но вы медсестра, не врач…
— Ну берегись, — прошипела Верена, злобно зыркнув на меня.
Она попрощалась с Манфредом, протиснулась мимо меня в дверь и скрылась за углом.
Манфред знаком пригласил меня войти. Я последовал за ним под пристальным взглядом двух доберманов. Выпить он не предложил. Только указал на стул.
Я заметил, что Манфред сбрил усы. Лицо его казалось голым, исхудавшим.
— Как вы, Сэлинджер?
— Я пришел, чтобы…
— Знаю.
Я прочистил горло.
— А вы как себя чувствуете, Манфред?
— Обшивая дьявола, рано или поздно уколешься, — проговорил Krampusmeister. — Небольшая проблема с сердцем. Ничего серьезного. Отдых, пара инъекций, и все пройдет: госпожа Крюн — настоящая медсестра, прекрасный профессионал. Благодаря ей мне уже намного лучше. Все мы пережили стресс.
— Я наговорил вам ужасных вещей, Манфред. Мне очень жаль.
Он не ответил. Склонился к большим псам, стал гладить их.
Я протянул ему экспертное заключение Эви.
Манфред с серьезным лицом изучил документ.
— Ее ждало блестящее будущее. Она оказалась права, знаете? Консорциум из Трента был вынужден отступиться. Там работали по старинке, полагая, будто кирпич и бетон никогда не выйдут из моды. Но кирпич и бетон обладают весом. Я имею в виду, не только в буквальном смысле, но и в переносном тоже. Стекло, сталь, алюминий, дерево… вот материалы будущего. Я уже тогда это понимал.
Мне вспомнился стройный, современный силуэт Туристического центра.
— Когда я узнал, что другим людям пришла в голову идея использовать Блеттербах, я думал, что умру. У меня не было достаточно денег, понимаете? Слишком много строек, а наличных мало. Вложения скоро бы окупились, деньги бы вернулись ко мне, но в тот момент? Возьмись я продавать жареные каштаны на обочине автострады, и то заработал бы за день больше, чем было у меня тогда на банковском счете. Я впал в отчаяние: дело, за которое я столько сражался, ускользало у меня из рук.
Он покачал головой.
— Потом я подумал об Эви. Блестящая, умная девушка. И честолюбивая. Кроме того, ее уважали в Зибенхохе. Все знали, какая у нее мать и как она сама поднимала Маркуса. Я не стал связываться с ней лично. Если бы я так поступил, она сочла бы своим долгом отказаться. Но я мог обмолвиться словом в одном месте, в другом, в третьем. Слухи о том, что кто-то собирается строить Туристический центр на Блеттербахе, причем устаревшими, разрушающими ландшафт методами, быстро дошли до ее ушей.
Манфред щелкнул пальцами.
— Она подготовила отчет за очень короткое время. Ведь она знала там каждый камень. Для консорциума из Тренто ее экспертиза явилась как гром среди ясного неба. Они подали в суд, а суды длятся целую вечность. Достаточно, чтобы я поставил на ноги «Каголь Эдилбау» и предложил собственный проект.
— Стекло, алюминий и дерево.
— Именно так.
— Но…
— Я тоже тогда так подумал. Задавался вопросом, могли ли люди из консорциума взбеситься настолько, чтобы убить Эви. Вы, Сэлинджер, всего лишь шли по моим следам.
— Не по вашим, Манфред. Гюнтера.
Манфред закрыл глаза. Вздохнул:
— Я узнал слишком поздно. Гюнтер никогда не говорил об этом со мной. Он нашел экспертное заключение и вбил себе в голову, что убийца — я. Его брат, понимаете? Если бы он поделился со мной… доверился мне, может статься, что… — Манфред покачал головой. — Оставим мертвых в покое. Они счастливее нас.
— Иногда и я так думаю.
Мы сидели молча: слышалось только дыхание доберманов и скрип ставен под порывами фёна.
— Я назвал вас убийцей, Манфред. Мне очень жаль. Мне не следовало…
— Дело прошлое. Да ведь и я обозвал вас так же.
— Вы были правы, я и есть убийца.
— Вы никого не убивали, Сэлинджер.
— Я рассказал Бригитте об экспертном заключении. Заявил, будто Гюнтер знал о вас, и…
Я не смог сдержать рыдания. Перед глазами стояло лицо Бригитты, когда она выгоняла меня. Она выглядела так, будто потеряла все.
— Бригитта передала мне весь ваш разговор, Сэлинджер. Не стану скрывать: в определенном смысле я уже давно присматриваю за вами. Я понял, что на самом деле вы расследуете убийства на Блеттербахе. Знал, что рано или поздно вы выйдете на Бригитту. Знал, что рано или поздно история с экспертным заключением Эви вылезет наружу. Я давно уже о ней и думать забыл. Наверное, тем утром вы заметили, как я выхожу из дома Бригитты. Я-то видел вас, Сэлинджер. У вас все было написано на лице. Вы наткнулись на экспертное заключение и пошли по неверному пути. И я решил исправить положение.
Я вспомнил черный «мерседес».
— У вас было столько лет, чтобы избавиться от этой проклятой экспертизы. — Я не мог поверить, чтобы Манфред проявил такое легкомыслие. — Зачем же вы все время держали ее в музыкальной шкатулке?
