Двадцать невымышленных историй - Глазов Григорий Соломонович

– Так вот, дорогой мой, – гудел в трубку густой бас, – только что нашего приятеля вызвали к телефону. Так уж случилось, что я оказался рядом. Слышал, что он договорился быть где-то в девять вечера. Кажется, в каком-то парке...

...Около девяти Максимка вышел из дома. По улицам шёл быстро, несколько раз оглядывался, но ничего подозрительного не заметил. Однако от самого дома к нему незримой нитью были привязаны двое оперативных работников, которые не отпускали его от себя ни на шаг. Они проводили Максимку вплоть до Стрыйского парка.

Уверенный, что не притянул за собой «хвост», Ковтюх спокойно зашёл в парк, побродил немного и, наконец, присел на скамейку в малолюдной аллее. Он, безусловно, не обратил внимания на влюблённую молодую пару, которая сидела поблизости.

Не вызвали у него подозрения и два парня, которые горячо спорили за шахматной доской на чётвертой от него скамейке.

Минут через пять рядом с Максимкой сел какой-то мужчина. Попросил прикурить. И Стецюк, который в эту минуту обнимал свою спутницу – сотрудницу управления милиции, с первого же взгляда узнал в этом человеке Кривца, фотография которого лежала сейчас в кармане его пиджака.

Влюблённые молодые люди встали и, не обращая внимания на Ковтюха и Кривца, которые тихо между собой о чём-то разговаривали, прошли мимо.

В тот же вечер адрес «скромного бухгалтера» Мысак, у которого скрывался Кривец, был известен уголовному розыску.

На следующий день Максимку арестовали первым. Когда Ковтюх остановился возле проходной завода, чтобы извлечь из кармана пропуск, он почувствовал, что кто-то сзади схватил его за руки. Рванулся, но увидев дуло пистолета, побледнел и покорно сел в машину.

Мысака взяли на работе. Забрали у него ключи от квартиры, тихо открыли чёрный вход. Под окнами и возле обоих выходов из дома были расставлены работники милиции.

Держа в руках оружие, Щупак и Стецюк потянули на себя дверь комнаты... Кривец спал на диване, а на полу возле него валялась пустая бутылка из-под водки. Пробуждение преступника было не очень приятным...

На допросе Ковтюх рассказал, что Мысак познакомил его с Кривцом, которого он знал только как Косого. Так же связал Мысак с ним и Чмира. Тот уже не раз оказывал услуги Мысаку за большие деньги, делая вид, что ничего не знает. Уже всё было готово, чтобы ограбить ювелирный магазин, но Чмир категорически отказался принять участие. Когда он заявил, что вообще «завязывает», Косой приказал Максимке убить Чмира. Бандит не сомневался в том, что Джага в конце концов пойдёт с повинной в милицию. Не выполнить приказ Косого Максимка боялся. Знал, что в таком случае тот расправится с ним...

Кривец запирался долго, но вынужден был наконец полностью признаться. Показания Ковтюха он полностью подтвердил.

Был разоблачён и бухгалтер Мысак. За такой фамилией скрывался известный оуновский преступник Полтавец, он же Мазепа. Ожесточенному врагу украинского народа фашистские хозяева поручали в годы оккупации кровавые расправы над советскими людьми. В последние годы Мысак-Полтавец не гнушался ничем, даже перепродажей краденого.

Георгий Рожнов

Выход из тьмы

Любопытный человек этот Власенко! Все его здесь знают, все помнят. Попробуйте назвать его фамилию в стенах милиции или прокуратуры – никто не останется равнодушным. И каждый будет говорить о нём по-разному.

– Власенко? Ох, в печёнках у меня Власенко! Сколько он нам крови попортил. И ничего в нём человеческого нет – злоба одна. – сказал один ответственный работник уголовного розыска.

– Власенко, говорите? О, это чудесный парень! Умный, очень начитанный. И товарищ какой – каждому помочь готов, – уверял не менее ответственный товарищ.

– Прекрасный парень?! А вы знаете, что его шесть раз судили, он дважды сбегал? Более того, всегда был вожаком! – ошеломил меня прокурор.

И наконец совсем невероятное:

– Теперь он конченый человек – без руки, без глаза. Инвалид!

– Энергии в нём – на пятерых. Отличный волейболист, бегун. И мастер замечательный, каждый месяц премии получает.

Итак, Власенко принадлежит к тем людям, с которыми нельзя знакомиться заочно – с ним стоило встретиться.

...Я поднимаюсь по узким ступенькам многоквартирного дома и замечаю настороженные взгляды жителей. «К Власенко идут!» – разнесли по всем этажам вездесущие ребятишки.

Невысокая полная женщина смотрит на меня с хитроватым прищуром: кто, мол, ты, мужчина? Так оно и есть:

– Вы к Толику по делу или так?

Позже я понял причину этого откровенного любопытства. А пока молча пожимаю плечами и прохожу мимо.

Вот и квартира номер восемь. Нажимаю на ручку двери – открыто. Вхожу в тёмный коридор и сразу попадаю в объятия мальчика лет пяти.

– Толи-ик! – кричит он.

Потом приподнимает русую головку и вдруг нахмуривает лоб:

– А ты совсем не Толик! Тебе чего?

– Серёжа! Разве так можно? Вы простите его, – с доброй улыбкой говорит невысокая девушка, появляясь в дверях.

Ей лет семнадцать-восемнадцать, не больше. Русые косы, длинные ресницы, голубые глаза. Встретишь такую на улице – и оглянешься вслед: красивая! Держится она несколько скованно, в широко раскрытых глазах застыл вопрос: кто ты, непрошеный гость, что принёс в нашу семью?

А вот, наконец, и сам Анатолий. Входит, громко хлопая дверью, долго шаркает подошвами, вытирая ноги. Не замечая гостя, ласково гладит жену по голове.

– Пол мыла, маленькая? И не тяжело тебе?

Она мягко снимает его руку, кивает на меня. Знакомимся.

– Сын? – спрашиваю я, указывая на мальчишку, который прижался к ладони Анатолия.

– Нет, соседский.

– Курите! – протягиваю я сигареты.

Обмениваемся малозначительными вопросами.

– Как жизнь?

– Ничего, спасибо.

– А поначалу, наверное, тяжеловато было?

– Да уж не без того.

Разговор не клеится. Он выжидательно смотрит на меня, я – на него. Жена приносит чай в стаканах. Мы молча пьём, похрустывая печеньем.

Наконец Анатолий отодвигает стакан.

– Ладно, давай без церемоний. Писать обо мне хочешь?

– Хочу.

– «Бывший вор стал человеком»... Да? – он улыбнулся, постучал пальцами по столу. – Но ведь я тебе ничего особенного не расскажу. Первая кража, тюрьма, потом опять кража, опять колония... И так – восемь лет. Ну, ещё два побега.

– А теперь?

– Теперь? А вот смотри.

Он стал выкладывать на стол грамоты. Одна, вторая, третья – шесть расписанных золотом, скреплённых печатями удостоверений о его теперешней жизни. Анатолий разложил их на столе, осторожно разгладил.

Мы снова помолчали. Слышно было, как в соседней комнате, поскрипывая половицами, мягко ступала Нина, его жена.

– Волнуется, – кивнул на дверь Анатолий, – думает, опять кто-то из бывших моих...

Он не договорил, видимо, не нашёл нужного слова.

– Был здесь один. Тоже на свободе, но ветер ещё в голове шугает. Не найдёт дороги своей.

– Вот таким и нужно знать о тебе. Кем был и кем стал.

– Это как обмен опытом? Что ж, может, так и надо.

Он наклонил голову, прищурился, будто заглядывал куда-то, всматривался в свою жизнь. В прошлую жизнь...

– Для начала я хочу рассказать тебе об одной книжечке, которая недавно попалась мне на глаза. Слышал, может, о таком учёном – Чезаре Ломброзо? Вообще, учёный, а разобраться, то этот Чезаре – болтун. Подумай сам, придумал теорию, по которой в каждом преступнике уже с детства заложено что-то плохое.

– Теория потенциальной преступности? Роль негативного начала?

– Вот-вот – «начала»! А какое начало было заложено во мне? Оно было хорошее. Отец – рабочий, коммунист с 1918 года, мать тоже не из барского рода, работала, дай бог всякому. Кроме меня, ещё братик рос младшенький. До войны жили мы в достатке. В 1941 собрался я идти в школу. Поверишь, до сих пор помню, как портфель кожей пахнул. И тетради уже приготовил, и карандаши. И вот на тебе – война! Началось в моей жизни то, о чём я раньше только слышал от отца и разве что в кино смотрел. Но то было в кино, а здесь – на моих глазах. И бомбы, и мост разрушенный, и дороги, запруженные беженцами, – всё это я помню, хотя было мне тогда восемь-девять лет. А забуду, посмотрю вот на это...