Он застыл, раздираемый любопытством и страхом. Воздух холодил кожу, и он зябко потер руки и позвал без слов: широко открыв рот, испустил в темноту неуверенный стон, такой же, как манил его сюда, и замер в ожидании, а потом почувствовал, что некто или нечто стоит прямо перед ним. Прохладный ветер теперь дул в лицо прерывисто, как чье-то дыхание. И ему представились покрытые пеной челюсти, и длинные клыки, и красные глаза, и вытянутые лапы, готовые обхватить его и утащить вниз, в глубину, в этот черный мир, и он отступил на шаг и ощутил, как нечто последовало за ним.
Только тогда он заметил, что стон прекратился и наступила зловещая тишина. Его бросило в пот, и он нащупал стену туннеля и попятился назад, медленно, осторожными шажками, касаясь пальцами земли. Один раз он оступился, но не упал, а продолжал идти, пока наконец не забрезжил долгожданный тусклый свет, и тогда развернулся и побежал.
* * *
Мальчик начал просыпаться раньше и уходить в одиночку. Без тележки. Поднимался со своего земляного ложа, вытягивая шею, вставал, потягивался, озирался по сторонам, ища, что бы попить, отряхивал пыль и сухие листья с ног и шеи. Мужчина всегда спал лежа на животе, уткнувшись в согнутую руку, словно солдат под обстрелом, а женщина – сидя на заднем сиденье, задрав колени и разинув в немом крике рот.
В городе он садился на скамейку перед строительным магазином и смотрел, как подъезжают мужчины на рабочих пикапах и выходят, держа в руках бумажные стаканчики с кофе и сигареты. Некоторые продолжали сидеть в машинах, откинув головы и закрыв глаза, ловя последние моменты покоя перед тем, как укладывать рубероид, или ставить стены, или копать канавы для дренажных труб. Вскоре над горизонтом поднималось солнце, рассеивая утреннюю дымку, проступали тени. На Мэйн-стрит появлялись машины, владельцы магазинов поднимали жалюзи над витринами и принимались мести тротуары, кивая друг другу. Мальчик ходил от одного к другому, спрашивая, нет ли какой работы – подмести, вынести мусор или сделать еще что-нибудь за доллар-другой, – но они отвечали, что справятся сами или что сегодня ничего не нужно, иногда глядя на него, а иногда нет, а потом уходили внутрь, оставляя его одного на тротуаре с засунутыми в пустые карманы руками.
Ему улыбнулась удача, когда он начал спрашивать мужчин в пикапах, не нужен ли тем помощник. А что ты можешь делать? Все что угодно. А сколько тебе лет? Он только пожимал плечами в ответ, и босс решал, что достаточно. Потом босс и его бригада оглядывали его с головы до ног: маленького дикаря, с обветренной, как у старика, кожей, но все же еще юного. И мальчик забирался в кузов и ехал, обдуваемый ветром, и его открытые глаза слезились, и дорожки прохладной чистой влаги ползли по лицу, и он не стирал слезы, так что они затекали под волосы, и ему всегда хотелось, чтобы работа была где-нибудь далеко-далеко.
Но в конце концов пикап замедлял ход и поворачивал на засыпанную гравием дорожку, у которой громоздились скелет дома и неровные кучи земли. Мальчик выбирался из кузова вместе с рабочими, которые надевали рабочие пояса, и пытался делать то, что ему говорили. Но ему бывало трудно управляться с молотком и лопатой, и он стыдился задавать вопросы, если чего-то не понимал или что-то не получалось, и у босса появлялся повод качать головой и отпускать едкие замечания, над которыми смеялись остальные, а когда день заканчивался и они возвращались в город, мальчику говорили, что завтра он не нужен и послезавтра тоже, и тот кивал, словно соглашаясь, что работал плохо, и уходил, когда их глаза уже не оставляли ему выбора.
В дни, когда он работал, он возвращался в логово в конце дня, и ему приходилось выслушивать упреки женщины, которой пришлось толкать тележку одной, и выслушивать расспросы мужчины, который спрашивал, сколько ему заплатили.
Когда мальчик отвечал, что работал плохо, мужчина начинал перечислять причины, по которым он ни к черту не годен, и ему надоедало слушать, и он оставлял их одних, а они набрасывались друг на друга от голода и досады.
Он шел в долину и вспоминал езду в кузове грузовика и касался лица там, где проползли дорожки слез.
* * *
– Я возвращаюсь, – сказала женщина. Она стояла, прислонившись спиной к капоту кадиллака, скрестив на груди руки в знак решимости. Они с мужчиной были одни.
– Куда возвращаешься? – спросил мужчина.
– Вернусь и заберу его.
Он встал с перевернутого ведра из-под краски, на котором сидел.
– Не заберешь.
– Заберу.
– Ничего хорошего из этого не выйдет.
– Мне все равно.
– И как это ты собираешься туда вернуться?
– Попрошу шерифа починить машину. Он обещал.
– Хрен там.
– Тогда расскажу ему, что мы сделали, и он меня отвезет.
– Хрень. Один лишь звонок, чтобы понять, врешь ты или нет, и он засадит тебя за решетку.
– Мне уже все равно. Я много думала. Поеду за ним, а другого способа я не знаю.
– Это не только тебя касается. Сама знаешь. Если что, загребут нас обоих.
– Я же сказала, мне плевать.
Он подошел к ней и встал рядом. Полуденное солнце пробивалось между лианами и ветвями, покрывая землю вокруг них леопардовыми пятнами. Вокруг машины валялись кучи мусора, который они собирали для костра. Ящики из-под молока, наполненные барахлом, которое мальчик нашел в городе и принес в логово, пустые пивные банки, окурки и грязные одеяла. Женщина обвела рукой их стоянку и сказала, что мы, блин, хуже животных, меня уже тошнит от всего этого.
– Вот и задумайся на секундочку, – сказал мужчина.
– О чем?
– О том, что сказала сейчас. Мы, блин, хуже животных. Думаешь, они отдадут малыша такой, как ты? Ты уже один раз его бросила, и тебе некуда с ним идти. Как думаешь, что будет?
Женщина снова скрестила руки и закусила губу.
– Не ходи к шерифу, – сказал он.
Она фыркнула.
– Я сказал: не ходи к шерифу.
– Я не глухая.
– Ты все сделала правильно. Мы все сделали правильно. Надо было и от другого избавиться, давно уже.
– Закрой свой рот, – сказала женщина. – Закрой свой поганый рот.
Он отошел от нее. Прошелся вокруг кадиллака. Подергал за проволочную вешалку, на которой держался бампер. А потом посмотрел на ее затылок и понял, что, когда вернется сюда, ее здесь не будет. Может, не сегодня, но завтра или через несколько дней.
– Я пошутил, – сказал он. – Но тебе надо успокоиться.
Она не ответила. Потерла руками плечи и вспомнила сны, от которых просыпалась по ночам, сны о бездонной яме, которая дышала, как живое существо, и хватала ее за ноги, сначала заглатывая до лодыжек, потом до колен, тянула вниз, в глубину, а она запускала пальцы в землю, цепляясь, пытаясь удержаться на поверхности. Неужели и маленькому, которого они бросили, тоже будут сниться такие сны?
– Я не знаю, что мне делать, – сказала она. – Меня не отпускает.
– Отпустит. Если сама захочешь.
– Я о том и говорю. Я не хочу, чтобы отпускало. Хочу вернуть его.
Она отошла от машины, шаркая ногами по пыльной земле, толкнула носком пустую банку.
– Тебе надо думать о чем-то другом, – сказал он. – Пойдем.
– Я не пойду в город. Я устала туда ходить.
– Я знаю место получше.
– Какое?
– Получше, и все. Я покажу.
– Я туда не пойду, – сказала женщина. Они с мужчиной стояли рядом и смотрели на зев пещеры.
– Там туннель.
– Я знаю. Ты говорил уже.
– Думаю, там где-то могут быть сокровища.
– Мне плевать. Я туда не пойду.
– Вот зассыха.
– Я не зассыха. Но и не тупая.
– Почему тупая?
– Серьезно? Да разве не тупо лезть в дыру, где неизвестно что может быть, и шариться там в темноте?
– Я знаю, что там. Я был там раз пятьдесят уже.
– Ну вот и иди в пятьдесят первый, как раньше.
– Как это?
– Один.
– Давай, пойдем.
– Не пойду.
Он продолжал уговаривать, но она все отказывалась и не двигалась с места, уперев руки в бока. Наклонив голову, она смотрела в темную дыру.
