– Да, – сказал Майер. – Починишь.
– Хорошо.
– Прямо сейчас.
– Я вас услышал.
– Отпусти его, – сказал Майер помощнику. Тот отпустил руку Колберна.
– Наручники снять с него? – спросил помощник.
– Нет, – сказал Майер. – Пусть потерпит еще пару минут. Пока не успокоится и не расслабится. А ты можешь ехать.
Колберн прислонился спиной к грузовику и смотрел, как помощник идет по переулку и садится в свою машину.
– Что происходит, Колберн? – спросил Майер.
Колберн выставил вперед подбородок и покачал головой.
– Селия прибегает в кафе, просит передать мне, чтобы я приехал к ней. Потом я приезжаю, ты в крови, а на ней лица нет.
– Мне нечего вам сказать. И никому. Я только хочу, чтобы с меня сняли наручники, чтобы загрузиться и уехать отсюда. И все будут довольны.
– А ты? Ты тоже будешь доволен?
– Я же говорю.
– Никуда не поедешь, пока не вернешься в дом и не починишь все как было.
– Знаю.
– Тогда повернись.
Колберн повернулся боком, и Майер снял наручники.
– Мне тебя проводить? – спросил Майер.
Колберн потер запястья, стянул через голову рубашку и вытер ею кровь с ладоней и пальцев. Потом бросил ее в открытое окно грузовика и сказал: как хотите. Езжайте за мной, если больше делать нечего. Но я слышал, что здесь пропали двое детей, которых вам никак не найти, и, уверен, их мама была бы счастлива, если бы знала, что у вас есть чем заняться, вместо того чтобы кататься за мной по округе.
* * *
Он прав, думал Майер. Я не знаю, что делать. Не знаю, что, черт возьми, мне делать. Его машина стояла у почтового ящика, и он смотрел на то место на земле, где Колберн заметил моток колючей проволоки и столбы. Смотрел на магнолию у дома, на которой, как сказал Колберн, играли близнецы. Вспоминал многочисленных мужчин, которые следующие несколько дней приходили в дом и задавали вопросы, на которые мать не могла ответить, искали отсутствующие улики.
Он вылез из машины, сел на капот и посмотрел на долину, окружающую дом и участок, ища глазами нечто, что должен был увидеть раньше, какой-то ответ, который высунул бы голову из путаницы лиан и сказал: вот он я. То, что ты ищешь, – здесь. Оторви задницу и схвати меня. Он открыл почтовый ящик, заваленный почтой, потому что мать уехала на время в город к двоюродной сестре, закрыл его, прошел через двор и остановился у магнолии. Развернулся, посмотрел на проходящую мимо дорогу и попытался поверить в заключение, к которому они пришли. Близнецы играли у дома, подъехала машина. По какой-то причине – принудили ли их силой или заманили – близнецы сели в машину и пропали. Просто и логично, поскольку никаких следов не осталось. Но простое и логичное не устраивало Майера, как и тех людей, с которыми ему приходилось иметь дело каждый день.
Надо заняться чем-то более полезным, но я не знаю, что это может быть, думал он. Откуда знать? Сегодня оттаскиваешь сбитого оленя с обочины, а завтра весь город смотрит на тебя в ожидании, и тебе нечего сказать. Он покачал головой и посмотрел на свою тень, лежащую на земле, понимая, что всю жизнь шел к этой точке больших ожиданий, и жалея о том, что был недостаточно внимателен. Что не оттачивал то, что следовало оттачивать. Происходит такое, а ты не готов. Превращаешься в старика, от которого нет никакого толка. Хромого старика.
Он вернулся к машине. Езжай обратно в участок и перечитай все снова. Перечитай как в первый раз. Перечитай, что рассказал про тот день Колберн. Может, там есть какое-то слово, которое что-то даст. Может. Он еще раз огляделся. Покрытые зеленью холмы, волны придушенной растительности. Завел машину, выехал на дорогу, и мотор взревел, когда он нажал на газ, заглушив раздавшийся откуда-то снизу крик. Он так и не узнал, как близок был к тому, чтобы стать героем, как мечтал.
* * *
Мальчик остановился на краю долины, оставив магазинную тележку в придорожном бурьяне, и уже собирался нырнуть в лес, когда услышал донесшийся снизу крик. Пронзительный крик, приглушенный лианами. Он посмотрел на дорогу, в одну сторону, потом в другую. Наверное, какое-то животное, которого он еще никогда не слышал.
Крик повторился, и он понял, что кричит женщина. Может, это их женщина вернулась и теперь они с мужчиной опять взялись за свое. Раздался еще один взвизг, и это был не крик спора или ненависти, это был крик ночного кошмара, а он понимал разницу. Он посмотрел в направлении, откуда доносился звук, ища глазами движение, отголоски происходящей внизу борьбы. Но долина лежала спокойно. Он подождал, не закричат ли снова, но услышал лишь тишину.
* * *
Когда Майер уехал, Колберн зашел в дом, надел чистую футболку и подставил руки под струю из-под крана, смывая кровь. Потом обмотал костяшки пальцев носком, отпил из почти пустой бутылки бурбона, взял ящик с инструментами и вернулся к грузовику.
Он не знал, что скажет, вернувшись к Селии. Прости. Это было бы неплохое начало, подумал он. Прощай. Он сказал, что собирается погрузить вещи и уехать, но ему не хотелось говорить это слово. Поставив грузовик на гравий, он вылез и прошел вокруг дома на задний двор, поставил ящик, взял алюминиевые кресла и попытался выправить вмятины от монтировки, но кресла были обезображены безвозвратно. Он сложил кирпичи обратно в круг, и все ждал, когда она покажется из дома или из сарая, ждал, что она позовет его по имени, но, может, ей уже хватило. Может, она больше никогда не произнесет его имени.
Он обошел дом, собрал москитные сетки, которые вырвал, поднял водосточную трубу, сбитую ударом ноги, собрал осколки керамических горшков и сложил в общую кучу, чтобы потом составить список того, что нужно купить.
Может, мне лучше пойти к ней самому, подумал он.
Он вошел в дом и ходил из комнаты в комнату, зовя ее. Ни ответа, ни шороха. Вышел обратно во двор – кругом тишина. Заглянул к ней в машину: ключи в замке зажигания, ее сигареты на щитке.
Колберн спустился по склону к границе кудзу за домом и позвал ее по имени, и его голос упал в долину, как потерянное перо с неба, столь же невесомый и ничтожный. Он позвал три, четыре, пять раз, и с каждым разом голос становился громче, и в нем зазвенела неопределенность. Не как первый раз, утвердительно. Селия! А вопросительно. Селия? Селия?
В сарае он нашел воткнутое в землю мачете. И снова повернулся лицом к солнцу, которое уже стояло низко над холмами и горело на сочной зеленой листве. Выкрикнул ее имя. Кричал, сжимая в руке мачете, но знал, что она не ответит, и вместо нее слышал голос: иди. Иди сюда.
Он знал только один путь в лес, по проходу, который сам прорубил. К роднику. Вломившись в лес, он пошел по своим следам. Звал ее, размахивая мачете, нырял под задушенные ветви и отпихивал лианы. Вправо, влево, вниз по склону, один раз упал и покатился по земле, уронив мачете, но торопливо встал, схватил его за рукоятку и шел дальше, пока не увидел черно-серые камни, обросшие мхом, и прозрачную воду, пробивающуюся между ними и текущую сквозь этот нижний мир. И ее туфли рядом с родником, и то место, где она сидела, но где ее больше не было.
* * *
Колберн остался в долине. Он рубил подлесок и удушающие его лианы, спускаясь все ниже, пересекая овраги и перешагивая через упавшие деревья, звал Селию, искал ее, потея от ужаса. Порой говорил сам с собой, пытаясь объяснить, почему ее туфли там, а самой ее нет. Она ведь не любит их надевать. Вышла из долины где-то с другой стороны, поймала попутку до города и теперь сидит в баре. Нога на ногу, как всегда. Щелкает «Зиппо», как всегда. Она устала от тебя и спряталась, вот и все.
Свет начал меркнуть.
Он рубил, кромсал, и когда его ногу опутала петля лианы, ударил по ней, словно это были руки, тянущиеся к нему из могилы, и попал по ботинку. Через мгновение он почувствовал влажное тепло. Бросив мачете, он стянул ботинок. Там была кровь, и она продолжала идти. Лианы висели над самой головой, и он раздвинул их в стороны. Солнце клонилось к горизонту, и он поднял мачете, надел ботинок и, задрав подол футболки, вытер лицо и шею, тяжело дыша и потея, со всех сторон окруженный удушающей чащей. В ноге пульсировала боль, в ботинке хлюпала кровь, кровь стекала по рукам, грудь вздымалась, а череп насквозь прожигал вопрос. Где же она?
