Полный рот синих бабочек.
Нашли еще одну девушку.
Моя муза.
– Не витайте в облаках, мисс Уильямс.
– Простите, какой был вопрос, профессор?
Я не сдам ни историю литературы, ни какой-либо другой предмет, если не выброшу эту дрянь из головы. А я знаю, что не выброшу, потому что палец под столом уже скользит по экрану телефона, набирая запрос в поисковике.
Убийства. Бабочки. Лос-Анджелес.
Муза
Под конец учебного дня я просто валюсь с ног, и дело далеко не в назойливом профессоре Эллиоте, который, кажется, возненавидел меня сильнее, чем остальных. Впрочем, если слушать Кейт, ненавидит тот всех без разбора и в академии работает лишь из-за того, что ему нравится смотреть, как студенты страдают. Болтовне Кейт верить – себя не уважать, но от профессора мне еще достанется, тут даже думать нечего.
Одинаковые коридоры академии с лепниной на потолке и резными деревянными панелями на стенах сменяются высокой мраморной лестницей, которой место скорее в замке, нежели в закрытом университете, спрятанном в самом центре Калифорнии. Отсюда рукой подать до Лос-Анджелеса, тем не менее на территорию не суются даже туристы. Да что там, я сама знать не знала ни о какой академии Белмор, пока мне не пришло заветное письмо.
Я выхожу сквозь парадные двери учебного корпуса и бреду к точно такому же – жилому – через идеально подстриженный газон. Небо все еще хмурое, но погода уже чуть получше: в воздухе стоит приятный запах недавно прошедшего дождя, и я вдыхаю поглубже. Успокоиться, увы, не выходит.
Черт.
Интересно, какими глазами посмотрят на меня в ректорате, если я подам заявление об отчислении в середине года? Скажут, что совсем с катушек слетела и упускаю шанс, который таким, как я, выпадает раз в жизни? Или только ухмыльнутся и пожелают счастливого пути до Иллинойса? Да наверняка. Какое им до меня дело?
Наконец перед глазами вырастает знакомая дверь – одна из десятков таких же на этаже – с табличкой «Уильямс/Холт», и я с силой толкаю ее вперед. Наша комната встречает меня густым ароматом благовоний, и становится ясно: Микаэла снова развлекалась с ароматическими палочками, а то и жгла что-нибудь. Может, раскладывала карты или рисовала звезды. Понятия не имею, чем она на самом деле занимается, но всем рассказывает, что заглядывает в будущее и читает судьбы по дешевым таро с Амазона.
– Ты бы хоть окно открыла, – бормочу я, закашлявшись, и с трудом поворачиваю ручку на тяжелой раме. Внутрь врывается прохладный вечерний воздух, а Микаэла недовольно морщится. – Дышать же невозможно.
– Душно стало, только когда ты зашла, – улыбается она в ответ и с ногами забирается на свою кровать. Садится по-турецки и заговорщицки щурит серо-зеленые глаза. – Говорят, ты умудрилась заткнуть Тварь. Уважаю, Ванда, мало кто решается открыть рот в его присутствии. В последний раз это была Джессика с третьего курса, которая пригласила его на свидание и мгновенно стала звездой академии. Жаль, после его нападок ей пришлось жаловаться ректору и устраивать настоящий скандал. Шуму было – жуть. Я думала, либо она отчислится, либо его уволят. Но они оба до сих пор с нами. Верю, что тебе повезет больше.
Не академия, а огромное болото – стоит кому-то сделать глупость, как об этом уже знают все. Микаэла учится на втором курсе, ей не должно быть никакого дела до того, что там происходит на занятиях у первокурсников. Хотя о профессоре Эллиоте не болтает только ленивый: часть сходит по нему с ума и мечтает, чтобы он унизил их где-нибудь в спальне, а для остальных он просто заноза в заднице. Мы ведь учимся на архитектурном, к чему нам история литературы? А в программе она стоит вплоть до третьего курса.
– Забей. – Я закатываю глаза. – Мы просто мило поболтали на занятии. Так мило, что теперь он точно завалит меня в конце семестра.
– Завалит так, как мечтала Джессика?
– Боже, Микаэла, ты совсем того?
Она смеется, а я качаю головой и открываю шкаф. Мебель в Белморе под стать всему остальному – пафоса много, а толку мало: огромные шкафы, кровати со столбиками и балдахинами, дорогой паркет и мягкие ковры, а мне хотелось бы простой комод с ящиками, которые можно закрыть на ключ, и кровать поменьше. Но что есть, то есть.
Взгляд невольно падает на небольшую коробку, спрятанную между рядами длинных черных юбок и светлых блузок, и я так и замираю, протянув руку к вешалке с пижамой. Там, на дне, спрятаны его письма. Все до единой синие бабочки и блестящие от крови иголки.
Нет.
Я хватаю пижаму и спешно переодеваюсь, не прислушиваясь к голосу Микаэлы. Понятия не имею, о чем она рассказывает – болтает о подвигах других старшекурсников или пытается обсудить со мной профессора Эллиота, – слышу лишь, как кровь шумит в ушах, а в груди отбивает чечетку сердце. Это никогда не закончится, если я не взгляну в глаза своему страху.
Всего-то и нужно, что почитать об убийствах в городе. Я смогу, ничего такого в этом нет – наверняка это кто-то другой, в конце концов, он жил в Иллинойсе, я точно знаю. Иначе никогда не добрался бы ни до меня, ни до отчима.
А если он переехал вслед за мной? Наблюдает из-за угла, следит каждый раз, когда я выхожу из одного корпуса и бреду в другой? А если где-нибудь здесь стоит камера? Я в страхе оглядываюсь, но на потолке ничего, кроме лепнины в виде витиеватого плюща; не смотрит на меня с вершины соседнего шкафа яркий глаз камеры. Ни-че-го.
– Ты чего, Ванда? – спрашивает Микаэла, подорвавшись с кровати и встав рядом со мной. – Увидела дух бывшего студента? Вряд ли ты с таким лицом о Твари фантазируешь.
– Ой, катись к черту, – отмахиваюсь я. Спасибо дурацким шуткам соседки – страх все-таки отступает на второй план. – Просто задумалась, вот и все. Скажи спасибо Кейт Харрис – это она сегодня полдня болтала об убийствах студенток неподалеку от академии.
– Да о них только немой не говорит. – Она пожимает плечами и хватает с прикроватной тумбочки зажигалку, поджигает недавно потухшие благовония и глубоко вдыхает удушливый запах сандала. Боже, ну и дрянь. – Я тут сделала расклад, станет ли кто-нибудь из наших жертвой, но удача на нашей стороне – карты говорят, что Коллекционер до нас не доберется. Но это и без карт было понятно, у нас охраны по периметру столько, будто мы учимся в Белом доме.
Коллекционер. Прозвище у него – кто бы это ни был – соответствующее: западающее в душу, противное и ассоциации вызывает те еще. В старшей школе я читала «Коллекционера» Джона Фаулза и понимаю, откуда ноги растут. И скольких еще девушек он планирует сделать своей Мирандой? Когда остановится?
– За последние два года убили уже шестерых девчонок, – продолжает Микаэла, не обращая внимания на мое недовольное лицо. – Все примерно нашего возраста, темноволосые. Я бы сказала, что история вполне в твоем стиле, ты же любишь у нас всякий мрачняк и ходишь вечно с таким видом, будто сама мечтаешь кого-нибудь прикончить, но… – Соседка взмахивает рукой, указывая на мою копну темных волос. – Сама понимаешь, так шутить даже я не стала бы.
Так шутить не стал бы даже недалекий Генри, но говорить об этом Микаэле я не собираюсь. Лишь кисло улыбаюсь – пусть думает, будто я переживаю о всяких глупостях. Например, что мне до одури страшно, что я стану следующей жертвой этого Коллекционера.
Как же, как же. На самом деле я молюсь, чтобы он не оказался тем самым сумасшедшим из прошлого, стабильно посылающим мне письма.
Я сглатываю и забираюсь в кровать, с головой накрываюсь одеялом и судорожно набираю уже знакомый запрос в поисковике. В прошлый раз я не решилась прочесть и пару новостей – накатила тошнота, голова закружилась, а перед глазами потемнело. Натурально чуть в обморок не свалилась прямо в аудитории. Если отключусь сейчас, ничего страшного не случится. Микаэла решит, что я решила лечь спать пораньше, а я… Приду в себя как-нибудь, правда же?
Или же это будет бесславная смерть от страха в собственной постели.
