– Ну и отлично. – Кейт хлопает меня по плечу, словно мы с ней лучшие подружки, а потом снова разворачивается к Энди. – Так-то она права, надо завязывать, пока Тварь не пришел. Он нам головы откусит, если мы при нем хоть слово лишнее скажем.
– Вот и завязывай. Я про твоих убийц с бабочками слушать не хочу, мне хватило и того, который из сердец цветы вырезал. Мало того, что в те годы весь Лос-Анджелес на ушах стоял, так еще и ты до меня постоянно докапывалась. Найди себе кого-нибудь с такими же нездоровыми фиксациями, окей?
По высоким окнам аудитории одна за другой стекают капли дождя, а я вновь прикрываю глаза. Дыхание постепенно выравнивается, сердце успокаивается и уже не барабанит в груди как сумасшедшее, а перед глазами не осталось синих пятен, подозрительно похожих на бабочек.
Этого не было. Все в порядке. Я в безопасности.
Но так запросто себя не обманешь. Вспоминая о нескольких плотных конвертах, что я храню в коробке под замком, я сминаю пальцами плотную форменную юбку и прикусываю нижнюю губу. Этого не было, но я до сих пор храню его сувениры. Чертовых синих бабочек, высушенных и наколотых на иглу, как у настоящего коллекционера. Он хочет, чтобы я помнила. Хочет, чтобы я точно знала: такие «подарки» не делают просто так.
Все в порядке. Я в безопасности. Он не доберется до меня в закрытой академии у черта на куличках – да и с чего бы? Грант я получила лишь чудом, экзамены сдала на чистом упорстве, мне просто хотелось свалить подальше из нашего проклятого дома. И не пускают сюда кого попало, получить пропуск – тот еще квест.
Я в безопасности.
Двери аудитории наконец распахиваются, и внутри мгновенно воцаряется тишина.
Профессор Эллиот – легендарная фигура, о которой даже первокурсники слышат в первый день. Не знаю, с чего его все так боятся и ненавидят, на вид ничего особенного: высокий и бледный, как сама смерть, с пронзительными зелеными глазами и забранными назад платиновыми волосами. Пиджак поверх водолазки. Такой мимо пройдет – подумаешь, что романтик какой-нибудь напыщенный.
Однако вдоль позвоночника пробегает табун мурашек, стоит профессору Эллиоту остановить на мне взгляд. Цепкий, внимательный – кажется, он пытается то ли просканировать меня, как рентген, то ли превратить в горстку пепла.
Я сглатываю. Ладно, теперь понятно: он из тех, кем лучше любоваться издалека. Потому что мне уже хочется вскочить с места и выбежать из аудитории, лишь бы он больше на меня не смотрел. Какого черта? Почему не на Кейт с ее розовыми волосами, которые едва вписываются в устав? Или не на Генри? Он староста, вот с него и надо за всех спрашивать.
Но нет. Профессор смотрит на меня долгих секунд тридцать, а потом криво ухмыляется и небрежно бросает кожаный портфель на стол, щелкает пультом проектора. На белоснежной стене у него за спиной вспыхивают надписи, только я не могу различить ни одну из них. Дрожь бродит по телу, а к горлу подступает противная тошнота.
Не было. В порядке. В безопасности.
Дыши, ничего страшного не случилось.
– Я смотрю, в этом году мне повезло, – с легкой усмешкой говорит профессор Эллиот и скрещивает руки на груди. – Всего двенадцать первокурсников, и ни одного заинтересованного лица. Кто-нибудь из вас думал подготовиться к первому занятию? Хотя бы немного?
Ответом становится гробовая тишина, отмалчивается даже обычно громкая Кейт. Как и я, она едва не сползает под стол, но вовсе не от сковавших изнутри неприятных ощущений – от страха.
– Так и знал.
Манера говорить у него надменная, но голос на удивление приятный – обволакивающий и бархатистый, таким бы аффирмации читать. Или сказки на ночь. С моих губ срывается едва слышный смешок: вот это был бы номер, самый строгий и противный профессор академии читал бы мне на ночь сказки. Я бы на это посмотрела.
– Развлекаетесь, мисс Уильямс? – улыбается он, повернувшись ко мне, но взгляд у него все такой же мрачный и пронзительный. Ни капли веселья. – Что ж, давайте повеселимся вместе.
– Простите, профессор Эллиот, я не хотела вас прерывать, – произношу я спокойно, а сама боюсь обернуться или просто отвести взгляд.
Кто знает, с чего ему вздумалось прикопаться именно ко мне, как будто в аудитории других ребят нет. Может, он брюнеток не любит или галстук мой ему не понравился. Да, завязала не как положено, но разница-то? А может, у меня просто болезненный вид, вот и решил поиздеваться. Не зря же его Тварью прозвали.
Или он просто хочет показать тебе, что его рекомендация дорогого стоит, Ванда.
– Не сомневаюсь. Но что-то же вас развеселило, правда? И раз уж вы все равно заявили о себе, давайте начнем знакомство с вас: расскажите о себе, мисс Уильямс.
Дождь все громче барабанит по окнам, и во вновь повисшей в аудитории тишине этот звук кажется оглушительным. Дождь и мое сбившееся дыхание – отличный дуэт. В поисках поддержки я на мгновение оборачиваюсь в сторону Кейт и Энди, но те лишь качают головами и поджимают губы, словно и сами не ожидали ничего подобного от профессора Эллиота.
Я обвожу взглядом всю аудиторию, пока не останавливаюсь на яркой надписи, спроецированной на стену. История и теория английской литературы. Название предмета и никаких подсказок. Что ж, судя по всему, я обречена стать жертвой профессора на ближайшие полтора часа.
– Вы ведь уже меня знаете, раз называете по фамилии, – говорю я спустя несколько долгих мгновений. И откуда только наглости набралась? – Давайте лучше начнем знакомство с вас.
Вот и все, я только что подписала себе смертный приговор – теперь в академии мне делать нечего, меня исключат уже в конце года, когда я не сдам экзамен по истории литературы. Потому что после такой выходки профессор в лучшем случае будет игнорировать меня оставшиеся полгода, а потом завалит, а в худшем сделает грушей для битья. Старшекурсники рассказывали, что таких у него навалом.
А еще он может отозвать рекомендацию. Интересно, это сработает, если меня уже зачислили?
Однако на лице профессора Эллиота проступает широкая улыбка – саркастичная, вовсе не искренняя, – и он коротко склоняет голову на бок. Щурится, словно в попытках рассмотреть меня получше. Что, хочешь запомнить свою жертву? Я фыркаю и сильнее выпрямляю спину. Как будто меня может напугать какой-то зарвавшийся препод. В моей жизни столько кошмаров, что ему и не снилось.
Было. Больше нет. Нет.
– Рид Эллиот, мисс Уильямс, – тянет он, подходит ко мне и облокачивается на мой стол обеими руками. Черт, да ему же лет тридцать, не больше – на лице ни единой морщины, даже самой мелкой, а зеленые глаза на деле до жути выразительные. И лучше бы я и дальше об этом не знала. – Ваш худший кошмар, если верить некоторым студентам. В ваших силах исправить это до конца семестра – учтите, я не принимаю экзамен ни за красиво завязанный галстук, ни даже за расстегнутую на несколько пуговиц блузку. Только за ваши знания и умения. Идеальные, мисс Уильямс.
Несколько мгновений мы смотрим друг на друга, и мне мерещатся искры любопытства и откровенного восторга в его глазах. Господи, да чем я ему так не понравилась? Но в соседнем конце аудитории прыскает от смеха Генри, и профессор Эллиот оборачивается к нему.
Спасибо, господи, если вдруг ты действительно существуешь, что спас меня от этого сомнительного типа. Я тихо выдыхаю и едва не сползаю под стол. Спасибо и сомнительному типу – за то, что своими выходками выбил из моей головы воспоминания о тех проклятых днях в родном городе. В доме матери, где я никогда не чувствовала себя в безопасности.
Этого не было.
Да, лучше я подумаю о чем-нибудь другом, например, об истории английской литературы. Может быть, у меня все-таки есть шанс сдать экзамен в конце семестра, если буду держать рот на замке остаток занятий. Но ни бархатистый голос профессора, ни его до одури вкусный парфюм, ни стройные ряды букв перед глазами не успокаивают и не помогают сосредоточиться: в ушах то и дело звучит голос Кейт.
