Хог: И как же они реагировали?
Скарр: Орали как резаные. Пытались взобраться на сцену. Штурмовали гримерку после концертов, чтобы познакомиться с ним… Да что там познакомиться просто дотронуться. Оно и понятно, чувак творил на сцене нечто немыслимое. Дико заводил телочек. Корешок, нс забывай. Паппи был черным. Парни просто с ума сходили от ярости. Когда мы уезжали. кидались в наш автобус бутылками и камнями. Дело едва не доходило до погромов. Марко на этом сыграл: перед нашим приездом оповещал журналистов и полицию. В газетах замелькали статьи: «Приезд юноши из джунглей грозит беспорядками». Мы стали настоящей сенсацией. Всякий раз полицейским приходилось ставить оцепление перед сценой. А тем временем наша песня «Ух ты, Боже, ну и ну!» заняла третью позицию в чартах.
Хог: И как Паппи на это реагировал?
Скарр: Паппи был шоумен. Ему нравилось внимание, особенно со стороны белых девушек.
Хог: А как к этому относились вы с Рори — к той цене, что пришлось заплатить, чтобы оказаться на самом верху?
Скарр: Главное, мы добились своего, корешок, а уж как именно — дело десятое. Куда важней другое — удержаться на гребне волны. Что, мало было групп, у которых выстрелил один-единственный хит? Чтобы сохранить популярность, нужно выдавать хиты один за другим. Мало кому это удалось. «Биглам», «Роллингам», «Ху», ну и… нам.
Хог: И как вы этого добились?
Скарр: Никакой особой тайны тут нет. Чтобы оставаться в топе, группа должна расти в музыкальном смысле. Реально думать о музыке, а не о каких-то внешних атрибутах. За музыку надо бороться. А это что значит? Это когда ты говоришь звукозаписывающей компании что делать, а не наоборот. Мы с Рори написали свою первую песню прямо в автобусе, по дороге из Шеффилда в Лидс. Я набросал стихи, он подобрал аккорды. Придумали мелодию. Так у нас родилась песня «Иди ко мне, малышка». Мы ее записали сразу же после окончания турне. Теперь, раз Паппи стал звездой, Джордж Мартин разрешил нам включить соло на барабанах. Я играл на губной гармошке. «Иди ко мне, малышка» заняла первое место в чартах. Нас пригласили на телевидение, в топовую программу «На старт, внимание, марш!» [196]. Благодаря этому нас стали слушать и в Штатах.
Хог: Вы упомянули «Биглов», «Роллингов», «Ху»… На протяжении многих лет вы достаточно плотно со всеми ними общались. Что вы о них думаете? Читателям это будет интересно.
Скарр: Мнение об их творчестве?
Хог: Нет, я говорю о людях.
Скарр: Ну-у-у… Хогарт, я даже не знаю…
Хог: Давайте поиграем в ассоциации. Я называю вам фамилию, а вы произносите первое слово, что вам придет в голову. (Пауза.) Леннон… (Пауза.) Джаггер… (Пауза.)
Скарр: Слушай, давай не будем, а? Не хочу писать в этой книге о своих друзьях. Вот честно, не хочу, и все.
Хог: Дерек сказал, что у вас нет друзей.
Скарр: Да ну? Да если я захочу, через полчаса их тут будет сотня. Достаточно снять трубку и позвонить.
Хог: И что же вам мешает это сделать?
Скарр: (Пауза.) Скоро, может, я так и сделаю. Может быть.
Хог: С нетерпением буду ждать этого дня.
(конец записи)
(Запись № 2 беседы с Дереком Греггом. Записано 30 ноября в его новой художественной галерее «Теория Большого взрыва». Помещение еще не готово: рабочие удаляют всю отделку, оставляя лишь голые кирпичные стены и трубы.)
Хог: Занятное дизайнерское решение.
Грегг: Совершеннейший ужас, согласитесь? Главное — то, чем мы эту галерею наполним, то, что тут будет происходить.
Хог: Мне бы хотелось побеседовать о том, что происходило в шестьдесят четвертом, когда к вам только пришла слава.
Грегг: Тогда в ходу было выражение: «Лондон сходит с ума». И мы были частью этого безумия. Дело не ограничивалось только музыкой. Появилась целая плеяда новых дарований, потрясавшая основы основ. Актеры вроде Майкла Кейна и Теренса Стэмпа. Модельеры вроде Мэри Куант, с придуманной ею мини-юбкой. Фотограф Дэвид Бейли изменил саму концепцию гламура. А модели вроде Тьюлип изменили концепцию красоты. Кстати, она о вас спрашивала. Я сказал, что с вами все в порядке. Она согласилась вас принять.
Хог: Это замечательно. Я вам очень признателен. У вас с ней близкие отношения?
Грегг: У нас у всех друг с другом близкие отношения, мы ведь как-никак пережили вместе революцию. Неожиданно оказалось, что это круто быть простым, неотесанным, наивным — таким, какой ты есть на самом деле. Внезапно мы стали знаменитостями. Фотографы преследовали нас день и ночь. Чем больше нас презирало старшее поколение, чем больше оно неодобрительно качало головами и кривило губы, тем больше молодые хотели нам подражать. Само собой, мы кайфовали. Черт, нам тогда было двадцать два года. Мы одевались вызывающе, вели себя вызывающе. Бухали и тусили ночи напролет в «Эд-Либ Клаб» и «Бэг-о-Нэйлз». Каждый снял три-четыре квартиры, чтобы оттягиваться с тремя-четырьмя разными девчонками. Даже я. Относились мы к ним одинаково. «Ну все, пока, может, как-нибудь встретимся». Когда брали интервью, Трис всегда отдувался за всех. Был вроде нашего пресс-секретаря. «За кого вы собираетесь голосовать на предстоящих выборах?» — «За Дональда Дака», — отвечал он, и его слова на следующий день появлялись на первых полосах газет. Помнится, как-то Трис сказал мне, что если вставит себе в ноздрю по зажженной сигарете, то все подростки Великобритании — все до единого — начнут курить сигареты исключительно так… У нас в руках была власть… Это… это словно приход. Как я по всему этому скучаю…
Хог: После того как песня «Иди ко мне, малышка» попала в Штаты, вы…
Грегг: Мы туда поехали, и нас ждало ужасное разочарование. Здесь, дома, мы были авторами хита, занимавшего первые места в чартах. Там — просто очередной английской группой. Когда наш самолет приземлился, нас не встречали толпы вопящих девушек. Никто не спешил устраивать пресс-конференцию. Ничего. Трис так рассвирепел, что хотел уволить Марко на месте. Мы остановились в «Нью-Йоркере» — душном отеле для коммивояжеров на Тридцать четвертой улице. Нас никто не звал выступить в ток-шоу на телевидении, мы не выступали в Карнеги-холле. Нас пригласили на радио, где мы потолковали в прямом эфире с одним парнем по имени Мюррей Кей [197], а концерт нам организовали в клубе на Таймс-сквер под названием «Леопард». При этом мы все равно скатались не зря. Встретились с важными людьми из студий звукозаписи. Побывали на тусовке у Энди Уорхола у него в студии. Странное, доложу вам, место, никогда в таком прежде не бывал. Там мы впервые попробовали марихуану. У Триса там вспыхнул роман с Эди Седжвик [198], я впервые переспал с мужчиной. Паппи нас свел с Джими Хендриксом, который играл в подвальчике в Гринвич-Виллидж. У нас просто крышу снесло от его музыки. Они с Рори просто с ума сходили по гитарам — часами шлялись по магазинам музыкальных инструментов на Сорок восьмой улице. В Нью-Йорке было круто. Но стоило нам оттуда уехать… Господи, как же это напоминало наше первое турне по северной части Британии. В Филадельфии мы спели под фанеру «Иди ко мне, малышка» в музыкальной передаче «Американ Бэндстенд» и побывали на шоу у Майка Дугласа. Чувак сам когда-то пел в джазовом ансамбле и решил выступить с нами. Ему взбрело в голову, что будет круто, если он наденет на себя парик под «Битлов» и сыграет с нами. Рори просто отдал ему свою гитару и вышел. Господи, как же он ненавидел такую вот херню… Оттуда мы отправились дальше. Взяли напрокат автобус, посадили Джека за руль… Марко организовал нам турне по южным штатам, играть в концертных залах и на ярмарках в Бирмингеме, Джексоне… Ну, в подобного рода городах… Одним словом, в тех краях, где чернокожих еще порядком зажимали. У Марко ведь какая была задумка? У нас был Паппи, вот он и решил, что поднимется шум — совсем как у нас дома.
