Из ледяного плена - Мартова Людмила

Согласно заключению судмедэксперта, неизвестный преступник накинул Самойлову на шею веревку через прутья в заборе, а потом с силой затянул ее, удавив несчастного и сломав ему позвоночник. Из картины преступления вытекал как минимум один вывод: жертва знала своего убийцу и доверяла ему, потому что иначе вряд ли позволила бы тому подойти к себе сзади, да еще и из-за забора.

Впрочем, имелся и второй вывод, гласивший, что убийцей, скорее всего, был мужчина или, как крайний вариант, очень высокая и сильная женщина. Худосочной Велимире Борисовой, теряющейся в собственных штанах, подобное вряд ли было под силу, и это почему-то радовало майора Зубова Алексея Валерьевича. Что ж, смерть Самойлова насильственная, а это означает, что надо открывать производство, заводить уголовное дело, ехать по адресу, где жил потерпевший, проводить там осмотр, а также устанавливать все его связи. И начинать следовало с той же квартиры в переулке Бойцова, где Зубов провел предыдущий вечер.

Точнее, начали они все-таки с осмотра комнаты в коммунальной квартире, где обитал Самойлов. Оформив соответствующее разрешение, вскрыли ее в присутствии понятых, и Алексей не без интереса шагнул внутрь, вспоминая то, что накануне Велимира рассказывала ему про «дядю Борика».

Что ж, в этой комнате сочеталось все то, о чем она говорила: крайняя бедность и некий эстетизм, не вытравленный до конца годами нищеты. Диван, на котором, по всей видимости, и спал Самойлов, оказался старым, продавленным. Зато шкаф, комод и буфет были старинными, из резного дуба. Загнать их ценителям старины можно легко за триста-четыреста тысяч каждый.

Одежды в шкафу было мало, вся застиранная, почти ветхая, но чистая. Помимо осенних ботинок, которые остались на трупе, в шкафу нашлась еще только одна пара – летние сандалии с ремешками, явно привезенные из-за границы и тоже такие старые, что казались белесыми.

В буфете стояла разномастная посуда. Среди дешевых фаянсовых кружек, продаваемых в любом супермаркете, ютилась пара фарфоровых одиночных чашек, тонких, почти прозрачных. Одна из них была даже с царским вензелем, но взгляд Алексея притягивала другая, сделанная из хрупкого белого фарфора, очень стильная.

У Анны был такой сервиз, она любила украшать себя красивыми, а главное элегантными вещами, которые не хранила, а, наоборот, активно использовала. Из такой вот белой чашечки в его первый визит к ней домой она пила кофе. Крепкий, с чудной, именно такой, как нужно, пенкой. Алексей вызвал из памяти картину, как она тогда сделала первый, очень аккуратный глоток и зажмурилась от удовольствия, и сжал зубы, чтобы не застонать. Помотал головой, отгоняя наваждение.

Так, смотрим, что тут еще есть. Ни одной щербатой посудины Зубов не увидел. Для эстета, которым являлся Самойлов, подобное было невозможным. Вилками он пользовался мельхиоровыми, тяжелыми, дорогими, а вот ложки оказались самыми дешевыми, из нержавейки. Видимо, те, что шли в дорогом комплекте, Самойлов давно продал.

Картины! Велимира говорила, что у покойного имелись другие картины, помимо фальшивого Малевича, оставленного в квартире Волкова. Покрутив головой, Зубов действительно увидел одно полотно, висевшее на стене над диваном. Подошел поближе. Николай Тимков. Тот самый художник, с которым Борис Аркадьевич имел личное знакомство. Так, должна же быть еще как минимум одна картина. Этого, как его… Зубов напряг память и вспомнил. Бориса Григорьева, вот как. Однако никаких других полотен в комнате не наблюдалось.

Успел продать? Это же про Тимкова Велимира говорила, что с его работами дядя Борик не желал расставаться ни при каких обстоятельствах. Григорьева подобный запрет не касался. Но если продал, то как и когда? Для продажи «Малевича» Самойлов обратился к своему родственнику Волкову, значит, с большой долей вероятности и с Григорьевым он поступил бы так же. Но на «Авито» нет объявлений о продаже картины Бориса Григорьева. Или Самойлов с Волковым успели продать ее раньше?

Алексей повернулся к Косте Мазаеву и поманил его к себе.

– Запиши, надо проверить. Выставлялась ли на «Авито» на продажу картина художника Бориса Григорьева.

– Какая именно картина? – деловито спросил Костя.

– Да шут ее знает. Мы это позже уточним у свидетелей. Пока же надо искать просто по художнику, а еще по продавцу. Им может быть либо сам Самойлов, либо, что более вероятно, Савелий Волков.

– Тот самый, к которому вы вчера ходили? – все еще с некоторой обидой в голосе спросил Мазаев.

– Да, тот самый.

– Так, может, у него и спросить?

– Обязательно спросим. Вот только совершенно не факт, что господин Волков скажет нам правду. Да и вообще, он, знаешь ли, пропал.

– Как пропал? – с недоверием спросил Костя. – Тоже убит, что ли?

– Не знаю. Может, он, конечно, уже и нашелся. Но вчера вечером он не явился на назначенную мне встречу. Вот сейчас закончим с осмотром здесь, рванем в переулок Бойцова и все выясним.

– Смотрите, что я нашел.

Костя протянул Алексею альбом с фотографиями, на которых в разных видах был изображен один и тот же человек. Сначала это была маленькая, довольно крупная девочка, потом юная девушка и, наконец, молодая женщина, внешне сильно смахивающая на породистую лошадь. Она была высокая, не меньше метра восьмидесяти, крепко сбитая, с мужским типом фигуры, коротко стриженная под мальчика, с яркими прядями фиолетовых волос, которые удивительно не шли к ее лицу с крупным носом и широко расставленными глазами. Лицо ее смутно напоминало самого Самойлова, а по волосам Зубов ее и узнал. Это была та самая дочь Бориса Аркадьевича, Ирина.

– Это что за кавалергард в юбке? – спросил Костя.

Зубов в который уже раз усмехнулся его образованности и начитанности. Ну кто из Костиных сверстников сейчас знает слово «кавалергард». Вот Мазаев все пытается скрыть, что он мальчик из хорошей семьи, а такие мелочи как раз и выдают его с головой.

– Я так понимаю, что это дочь нашего покойника, Ирина Борисовна Самойлова, – сказал он. – Они много лет не общались, потому что после развода бывшая жена запретила Борису Аркадьевичу видеться с дочерью. Но недавно она снова объявилась в его жизни, да не одна, а с проблемами, для решения которых срочно требовались деньги. Да не абы какие, а полмиллиарда рублей.

– Неплохо, – оценил Мазаев. – А что, судя по внешнему виду этой дочурки, такая вполне могла удавить. Роста и силы у нее точно хватило бы, да и папаша ее к себе бы подпустил на близкое расстояние. Как вам такая версия?

– Версии выдвигать – моя прерогатива, – тут же отреагировал на их разговор Никодимов. – Ты бы, Мазаев, выполнял работу, которая тебе по должности положена, и не лез куда не следует.

– Я и не лезу – ровным голосом сообщил Костя. – А думать вслух еще никому не запрещалось.

Осмотр комнаты продлился около часа, но за все это время в жилище Бориса Самойлова не обнаружили ни картины Григорьева, ни бриллиантов с изумрудом, также выставленных на публичную продажу. И основной версией, объясняющей случившееся преступление, становилось убийство ради ограбления. Дело оставалось за малым – понять, кто его совершил.

Глава третья

За минувшую ночь Савелий Игнатьевич Волков, бывший оперный певец, ныне преподающий в консерватории искусство оперного пения, дома так и не объявился. С учетом обстоятельств смерти его родственника Самойлова исчезновение приобретало нехороший оттенок.

– Вы же просто обязаны что-то предпринять, – с пылким укором в голосе настаивала по телефону майора Зубова Велимира Борисова.

Она сама ему позвонила как раз в тот момент, когда он совсем измучился от борьбы со стремлением набрать ее телефонный номер. Спрашивается, и зачем она ему понадобилась? Хотя понятно зачем – никакого законного повода снова очутиться в квартире Волкова и все там хорошенько осмотреть у правоохранительных органов на данный момент нет, а сделать это надо. Велимира Борисова была ключом, открывающим туда дверь, причем в прямом смысле этого слова.