Из ледяного плена - Мартова Людмила

Они договорились встретиться в переулке Бойцова в полдень, и все оставшееся время Алексей усилием воли заставлял себя сосредоточиться на других служебных задачах, которых немало накопилось. Первым делом после утренней летучки и разговора с Борисовой он позвонил полковнику Дорошину. Виктор Николаевич к сообщению об убийстве настоящего владельца «Малевича» и исчезновению человека, подавшего заявление о его продаже, отнесся со всей серьезностью.

– А дело-то квелое, Леша, – сказал он, выслушав краткий, но четкий доклад Зубова. – Вот недаром мне вся эта история сразу не понравилась. От нее за тысячу километров разило тухлятиной, так и оказалось.

– Но вы же своему клиенту не рекомендовали ввязываться в покупку, – рассудительно заметил Зубов, – так что к вам все случившееся отношения не имеет.

– Да, я свою работу выполнил, так что клиент должен быть мне благодарен. – Дорошин усмехнулся в трубке. – Вот только тебя я, получается, во все это, пусть и ненароком, но втянул. Прости, друг.

– Да я, наоборот, вам только благодарен. – Зубов тоже усмехнулся. – На труп Самойлова я бы выехал по-любому, и, если бы не вы, мы бы еще долго определяли, кто это такой. Он же у нас проходил как неизвестный. При нем ни документов не было, ни других опознавательных знаков. А так мы сразу и опознание провели, и целую кучу потенциальных подозреваемых получили. Осталось только со всеми ними разобраться.

– А эта девушка, которую ты встретил в квартире Волкова, не может быть причастна?

– Теоретически может, – признался Зубов, которому почему-то ужас как не нравилось подобное допущение. – То есть убийцей Самойлова она как раз точно не является, ростом не вышла, да и физической кондицией тоже. А вот движущей силой этого преступления – вполне. В конце концов, киллера можно и нанять.

– Что, говоришь, пропало из квартиры?

– Пока совершенно точно можно сказать, что из комнаты в коммуналке, где жил Самойлов, исчезла работа кисти некоего Бориса Григорьева. Знаете такого?

– А как же, – бойко доложился Дорошин. – Григорьев Борис Дмитриевич, русский художник, родившийся в 1886 году в Москве. Мать его, Клара фон Линденберг, была шведкой, родившей внебрачного сына от царскосельского мещанина-бухгалтера, служившего управляющим в Рыбинском отделении Волжско-Камского коммерческого банка. Тот поступил по совести, официально усыновил ребенка, когда тому исполнилось четыре, и мальчик воспитывался в семье отца. Учился сначала в Центральном Строгановском художественно-промышленном училище, а потом в петербургской Академии художеств, где, правда, был вольнослушателем.

– Вы просто ходячая энциклопедия, – восхитился Зубов, причем искренне.

– Работа обязывает, – коротко ответил Дорошин, не используя ложную скромность.

Полковник хорошо знал себе цену. На его счету было немало найденных произведений искусства, похищенных из государственных и частных коллекций, а также обезвреженных преступников, промышлявших кражами из храмов и музеев. Зубов знал, что в ходе одного из таких расследований полковник Дорошин нашел себе жену, разумеется искусствоведа [2], а в другом потерял близкого друга, классного эксперта Эдуарда Киреева [3].

– Так вот, про Григорьева. После того как он познакомился с семьей матери и погостил в Швеции, он объездил всю Европу, долго жил в столице Франции и даже создал цикл работ на тему парижской жизни. После этого на родине к нему и пришла слава. Ему было близко творчество ван Гога, Сезанна, отчасти Пикассо, но в России он считался одним из самых дорогих и престижных портретистов и сохранил это звание, уже живя и работая за границей. Остались десятки портретов его кисти, на которых можно увидеть весь цвет русской интеллигенции начала двадцатого века: Скрябина, Рахманинова, Шаляпина, Мейерхольда, Рериха, Розанова и даже Горького.

– Горького? Получается, революцию он принял? – спросил Зубов и сконфузился. В биографии любого художника его в первую очередь интересовали какие-то обыденные, человеческие факты, а не то, что относилось непосредственно к искусству. Анна за это всегда над ним смеялась. Черт, опять Анна.

Укол при воспоминании этого имени оказался ощутимым, но не таким болезненным, как обычно.

– Да как тебе сказать? – снова усмехнулся Дорошин. – Конечно, в 1918 году Григорьев вступил в первый профессиональный союз художников и даже участвовал в оформлении Петрограда к первой годовщине Октября, однако уже год спустя тайно с семьей пересек на лодке Финский залив, поселился в Берлине, потом переехал в Париж, а затем в США, много путешествовал по Латинской Америке. В 1927 году купил участок земли в Провансе, поселился на вилле, которую назвал «Бориселла», объединив имена свое и своей жены Эллы, увлекся книжной графикой и скончался в своем доме в 1939 году, будучи всего пятидесяти пяти лет от роду. На местном кладбище и похоронен.

– Сколько могут стоить его работы?

– А ты знаешь, какая именно картина пропала?

– Пока нет. В полдень узнаю. Спрошу у Борисовой. Она наверняка в курсе.

– Ну вот после этого я и назову тебе примерную цену. Разброс очень большой. Карандашные рисунки стоят порядка двухсот тысяч рублей, карандашные портреты – в среднем шесть с половиной тысяч долларов, примерно за ту же цену можно приобрести картины, выполненные гуашью. Но при этом сразу несколько его работ были проданы известными аукционными домами и преодолели планку в миллион долларов.

Зубов присвистнул.

– Да вы что…

– Да, если тебе надо подробнее, то я сейчас «шпаргалку» открою. Украденного Григорьева мне еще искать не приходилось, так что точные цифры я в голове не держу.

– Давайте. В разговоре с Борисовой по-любому пригодится, – решил Алексей и достал свой блокнот, чтобы все записать.

– Так… Вот… Нашел. В 2007 году на аукционе Sotheby’s выставили пятьдесят восемь иллюстраций к произведению Достоевского «Братья Карамазовы». Эстимейт составил 250–350 тысяч долларов, но работы вызвали такой ажиотаж, что в итоге ушли с молотка за полтора миллиона долларов, превысив нижнюю границу эстимейта в шесть раз. Следующий крупный уход состоялся в том же году на торгах Christie’s. Это была картина «Блудница Марселя». Художник создал ее в 1923 году после посещения портов и таверен юга Франции. Эстимейт картины составил 600–800 тысяч фунтов, но она также ушла со значительным превышением, достигнув цены в 1,3 миллиона фунтов стерлингов, что равнялось тогда 2,7 миллиона долларов. Еще дороже ушла картина «Игроки на волынке» на Sotheby’s в 2008 году. Это произведение Григорьева считается настоящим шедевром. Правда, тут она была продана значительно ниже эстимейта. Он составлял 4–6 миллионов долларов, а покупатель расщедрился только на три миллиона двести тысяч.

– Неплохо, – сдержанно одобрил Зубов, которому такие деньги не мерещились даже в самых разнузданных фантазиях.

– Идем дальше. В 2011 году на Christie’s была выставлена картина «Дети», изображающая двух девочек-близнецов. Она ушла с двойным превышением нижней границы эстимейта за 1,3 миллиона долларов. Ну и наконец, ценовой рекорд среди работ Григорьева принадлежит полотну «Пастух с холмов». Это шедевр, который считается одним из лучших образцов цикла «Расея». На торгах Sotheby’s в 2008 году при эстимейте 2,5–3,5 миллиона долларов картина ушла за 3,7 миллиона. И это несмотря на то, что является авторской копией, так как написанный в 1918 году оригинал был утерян. И достаточно большой пласт работ Григорьева находится в ценовом диапазоне от полумиллиона до миллиона долларов. Это, к примеру, «Понт-Авен. Вечер» или «Лики России. К 1923 году». Я удовлетворил твое любопытство?

– Вполне. Мне только осталось непонятным, почему злоумышленник забрал картину Григорьева, какая бы она ни была, но оставил висеть на стене работу Николая Тимкова. Это тоже питерский художник, с ним, по словам Борисовой, Самойлов был знаком лично.